Эта особа была не только старше Марцеллы, но и намного начитаннее. Она получила классическое образование и прекрасно разбиралась во всех видах искусства. Девушка музицировала, пела и с увлечением рисовала, насколько ей позволяло время. Если верить Марцелле, Валентина была наделена и литературным талантом! И все это притом, что юная красавица обладала столь похвальными для женщины качествами, как сдержанность и скромность.
Никколо чувствовал, как по его виску стекает капелька пота, но он не решался отереть лоб, чтобы не привлечь к этому внимания.
— Хорошая история.
— Хорошая? — сдавленно переспросил Никколо.
— Интересная и увлекательная, — кивнула Валентина.
На мгновение юноше показалось, что он заметил в темносиних глазах столь уважаемой и тайно желанной им девушки иронию, но ее улыбка была искренней, а главное, доброжелательной. Задумчиво склонив голову набок, Валентина кивнула, так что ее светлые волосы блеснули в лучах свечей.
— Мне кажется, что эта история лучше повести о всаднике без головы в «Нью Мансли», которая тебе так нравится. И в любом случае твой монах намного страшнее.
Юноша с облегчением вздохнул и наконец расслабился. Комната, до этого момента служившая сценой, вновь стала обычной — потрескивание огня в камине, легкий сквозняк от окон, тени по углам. Лучшей атмосферы для первого представления своего произведения на публике и представить нельзя. Мерцание свечей, грозовые тучи на небе и легкий ветерок, щекочущий кожу, словно ледяная рука смерти.
Дверь зала распахнулась, и Никколо, ожидавший старого слугу Лазаро, обернулся, но в комнату вошел отец, и улыбка мгновенно сползла с лица юноши.
— Так вот ты где, Никколо. Я тебя искал.
— Я развлекал дам, отец, — оправдываясь, юноша поднял руки.
Кивнув, граф повернулся к дочери.
— Марцелла, будь добра, оставь нас одних. Возможно, ты могла бы пойти вместе с Валентиной в свою комнату. Нисколько не сомневаюсь, что вы можете заняться рукоделием и это принесет вам не меньше удовольствия.
— Хорошо, папа, — вежливо присев в книксене, сестра Никколо попрощалась с отцом и взяла Валентину за руку.
Юношу всегда удивляло, что его отец полагал, будто Марцелла может заниматься рукоделием ради удовольствия.
Отметив серьезное выражение лица графа, Никколо тут же отбросил праздные мысли. Валентина с любопытством посмотрела на него, но мальчик лишь пожал плечами. Он не знал, что понадобилось отцу и воспоследуют ли какие-то неприятности.
Граф повернулся к сыну и смерил его долгим взглядом. Отец был высоким мужчиной, а его военная выправка делала его еще выше. Как и всегда в присутствии графа, Никколо сам себе казался маленьким, хотя на самом деле граф Эрколь был выше сына всего лишь на пол-ладони.
Мальчик старался выдержать этот взгляд, но вскоре опустил глаза.
Считалось, что Никколо очень похож на отца, по крайней мере, по словам его болтливых теток, но в резких линиях и рубленых чертах графа мальчик не узнавал себя. Он унаследовал от родителя разве что высокие скулы, во всем остальном же (так, во всяком случае, Никколо предпочитал думать) мальчик был похож на мать. По крайней мере, у него были ее светлосерые глаза.
— Никколо, ты вновь пугал сестру своими ужасными историями? Не отрицай. Я вижу листы бумаги на столе.
— Да, отец, — солгал юноша, не желая вступать в объяснения.
На самом деле прошло уже довольно много лет с тех пор, как ему в последний раз удалось напугать сестру. Скорее неуемная фантазия Марцеллы, в особенности в отношении розыгрышей, могла внушить страх кому угодно.
— Ну ладно.
Никколо удивленно поднял голову. Что, и никакой тирады? Никаких тебе вздохов? Никаких увещеваний и морализаторства?
— В последнее время я много думал, мой мальчик.
Никколо навострил уши. Отец давно не называл его «мой мальчик», и юноша не знал, радоваться ему по поводу такого теплого обращения или наоборот, сердиться из-за того, что с ним обращаются как с ребенком. Мрачная атмосфера вечера, восхищавшая Никколо эффектом, который она производила на слушателей во время чтения, теперь показалась ему пророческой. Что-то надвигалось, и парень не мог заставить себя думать, что это предвестье чего-то хорошего.
— Ты знаешь — я не молодею.
Никколо уже открыл было рот, чтобы возразить, сказать, что отец еще молод и полон сил, но граф поднял указательный палец:
— Позволь я договорю.
Никколо обеспокоенно кивнул. Конечно, седина уже коснулась висков графа и даже перебралась на макушку, но он был сильным мужчиной, и до того самого «склона лет» оставалось еще много времени.
— Я не становлюсь моложе, и пришла пора подумать о будущем.
В сознании Никколо вспыхнула ужасная мысль. Отец болен. Всмотревшись в лицо графа, юноша мгновенно обнаружил все признаки болезни. Темные круги под глазами, бледная кожа…
— Ты должен быть готов к тому, что тебе однажды придется взять на себя все дела семьи Вивиани.
— Отец, я… вы что… — Никколо не решился высказать свою догадку.
Впрочем, граф не обратил внимания на его слова.
— Я пришел к выводу, что ты проводишь слишком много времени в своем кабинете и библиотеке, вместо того чтобы приобретать практические навыки и умения. Конечно, изучение работ античных авторов может дать тебе какие-то знания.
Никколо не стал упоминать о том, что в последнее время он занимался только современными работами. Его отец не очень-то хорошо относился к романам.
— Но теперь ты должен приобрести практические навыки, чтобы впоследствии заботиться о делах семьи. Мы богаты, однако я не Карл IV, да хранит его Господь, который может позволить своим детям жить в праздности. И мы все знаем, к чему это приводит. Тебе не хватает дисциплины, и мы должны что-то предпринять, чтобы изменить это обстоятельство.
— Предпринять? — Никколо было сложно проследить за ходом мыслей своего отца.
— Я уже говорил с другом нашей семьи, самим эрцгерцогом. Он готов предоставить тебе место в своих войсках в должности адъютанта. Военное дело — это как раз то, что нужно парню в твоем возрасте. Там ты сможешь не только завести дружбу с другими мужчинами, которая продлится всю вашу жизнь, но и приобретешь все достойные итальянца качества.
Граф продолжал что-то говорить, рассказывая о товариществе и боевом духе, о приключениях и героизме и, наконец, о тех временах, когда он сам был солдатом, но Никколо его не слушал. Казалось, будто отец говорит на каком-то совершенно другом языке, которого юноша не понимал.
— Место в войске? Отец, но я же не солдат!
— Это ты пока не солдат, но скоро им станешь. Научишься дисциплине, да и всех тараканов из твоей головы вытряхнут. Военное дело столь же важно для духовного воспитания юноши, как и для развития его физической силы. Я же хочу, чтобы у тебя было и то, и другое.
— Отец!
— Нет, уже все решено. Никаких разговоров. Слышать ничего не желаю. Понятно?
— Да, отец, — печально кивнул Никколо.
Он знал, что возражения лишь разозлят графа. Но мысль о том, что придется находиться в войске с его грубыми нравами, плохой пищей и невыносимой муштрой, камнем повисла на его душе. Отец вовсе не был болен. Он просто проявил себя тираном, деспотом, казалось, вышедшим из старых пьес. Он напоминал Наполеона Бонапарта, которого сам так презирал.
