Вдруг Тэргуд заговорил трагическим тоном: — Ты хочешь бежать, Билл! Ну что ж, беги. А Красный Тед останется, чтобы бороться… «чтобы восстать на море бед»…
— Стихи тут не помогут, — прервал его Мак-Коркелл. — Я еду за границу, а тебе придется помочь Рэнду и Гаррарди.
— Пускай Рэнд, Гаррарди и Данкен сами заботятся о себе. Будь они поумнее, этого не случилось бы. Самое важное — что будет со мной. Не потому, что я уж так дорожу собой, а потому, что мне нужно исполнить свой долг — помочь рабочим. Я знаю средство покончить с кризисом. Националисты заварили эту кашу, чтобы я не мог осуществить свой план, но у них ничего не выйдет, Красного Теда не запугаешь.
Мак-Коркелл налил себе еще виски. — Мне негде остановиться, — сказал он, — можно переночевать у тебя?
— Милости просим, но если тебя здесь увидят, тебе, пожалуй, не выбраться. Лучше ступай в какую- нибудь гостиницу и запишись там под чужим именем. И уезжай отсюда поскорее.
— Ты прав, Тед. Принеси мою шляпу, я пойду.
Тэргуд вернулся со шляпой, Большой Билл надел ее и взял старого друга за руку.
— Желаю удачи, Тед. Желаю удачи, старина. Вот до чего мы с тобой дожили.
Голос Мак-Коркелла сорвался, он чуть не плакал.
— Ха-ха-ха. Не унывай, Билл. Вернешься, когда все уладится. Мы еще посмотрим, кто кого! Я съезжу в Мельбурн к Джеку Уэсту. Он нажил состояние на этих рудниках. Он обещал помочь мне. Он сдержит слово.
Тэргуд дружелюбно похлопал Мак-Коркелла по плечу.
— Как у тебя с деньгами?
— Не так уж плохо, Тед. Я захватил с собой всю наличность.
— Подожди минутку.
Тэргуд вышел в соседнюю комнату и возвратился с пачкой десятифунтовых бумажек, стянутых резинкой.
— На, возьми. Я выиграл это в субботу на скачках. Все это твое, Билл, в память о старых временах. Тот, кто друзей своих забудет…
— Спасибо, Тед, ты всегда был верным другом. Надеюсь, ты не сердишься, что я тебя бросаю одного.
— Глупости, Билл, я бы и сам сбежал, но я должен думать о рабочих! Я не могу покинуть их.
— Ты прав, ты прав, Тед. Желаю удачи.
Мак-Коркелл совсем расчувствовался, из-под его очков скатилась слеза. Он направился к выходу.
На следующий день в Канберре Тэргуд предстал перед фракцией, где к нему отнеслись холодно и враждебно. А еще через день предстал перед парламентом, встреченный настороженным молчанием. Места для прессы и публики были забиты до отказа. Тэргуд встал и звучным, гибким голосом, который дрожал и от подлинного и от притворного волнения, попросил у спикера слово для заявления.
— Все предъявленные мне обвинения — ложь и клевета. Правительственная комиссия подтасовала факты. Ко мне не отнеслись с традиционным британским беспристрастием. Не только от своего имени, но и от имени этого достопочтенного собрания я заявляю, что если хоть в малой доле эти обвинения справедливы, я недостоин быть членом парламента. Если же я невиновен, я вправе очистить свое имя от каких бы то ни было обвинений. Я подаю в отставку. Моя партия дала мне два месяца сроку, чтобы реабилитировать свое доброе имя. Дайте и вы мне возможность снять с себя эти обвинения, продиктованные политической враждой.
Когда он кончил, в зале не раздалось ни хлопка, ни свиста, ни выкрика — все молчали, в недоумении поглядывая друг на друга. Даже кое-кто из националистов, которые помогли правительству штата Куинсленд воспользоваться прошлым Тэргуда, чтобы подорвать и без того шаткое положение лейбористов, усомнился в виновности Красного Теда.
На следующий день Тэргуд отправился в Брисбэн к премьер-министру. Тэргуду было сказано, что если он поддержит сэра Отто Нимейера, которого ожидали в ближайшее время, то правительство не будет принимать против него никаких мер, разве только через суд потребует возврата некоторых сумм.
Когда Тед Тэргуд выходил из кабинета премьера, на его толстых губах играла довольная и презрительная усмешка.
В небольшой кухоньке у плиты сидели двое мужчин. Один из них — седой, сутулый человек небольшого роста — расположился в деревянном кресле. Он то и дело беспокойно поглаживал свои моржовые усы. Это был Артур Уэст. Другой — Ричард Брэдли — читал толстую книгу. Поверх потрепанных темных брюк и шерстяной куртки на нем был халат, на босых ногах — шлепанцы. За годы, в течение которых ему приходилось скрываться, Брэдли растолстел, лицо его стало одутловатым и дряблым, тяжелые челюсти отвисли. Седая борода скрывала шрам на шее. Но ничего не могло скрыть холодного, безжизненного выражения его глаз.
Кухонька была безупречно чистой, уютной и опрятной. Узорчатая клеенка покрывала каминную полочку и стол; полки с посудой были задернуты кружевными занавесками. На стене висели фотографии Неда Келли и киноактера Рамона Новарро. Пара шерстяных носков сушилась на приоткрытой дверце плиты. И оттого что за окнами уединенного коттеджа в непроглядной тьме бушевал ветер, эта теплая комната казалась еще более уютной.
Как всегда, когда приходил Артур (а это бывало три-четыре раза в неделю), приятели долго сидели молча. Они не испытывали потребности разговаривать. Какова бы ни была молва об этих людях, их связывала глубокая дружба, которую не нужно было приукрашивать словами. Это была странная дружба: ее эмблемой были рубцы на спине.
Артур Уэст сунул в огонь полено.
— Что ты читаешь? — спросил он.
— Это книга по древней истории маори. Очень интересно.
— Сроду не читал никаких книг, — ответил Артур Уэст, — не могу сосредоточиться на чтении.
— Я сам не читал, пока не пришлось залечь. Начал от нечего делать. Люблю исторические книжки.
Брэдли читал жадно. Круг его чтения составляли почти исключительно труды по древней истории Австралии и Новой Зеландии, туземный фольклор и немногие книги по древней европейской истории. Читая все это, он словно старался погрузиться в мир прошлого, который существовал до нынешнего времени, до того, как его подвергли порке.
— А где же Пат? — спросил Артур Уэст.
— Пошла в кино.
— В кино? Это же рискованно, Дик! Ты очень неосторожен последнее время, тогда как легавые всерьез ищут тебя, поверь моим словам. Следят за мной, старым Роном и Пэдли. Пошла в кино! Подумать только!
— Скучает девочка. Знаешь, она совсем выросла. Ей семнадцать лет уже, и хорошенькая она, как картинка. От скуки места себе не находит. Втюрилась в этого Новарро, вырезала его фотографию из газеты. Она славная, Арти, очень славная. Можно подумать, что она мне дочка, а не племянница.
— Тебе придется убраться отсюда, Дик, — взволнованно сказал Артур Уэст. — У меня есть на примете одно местечко, преотличное. — Он наклонился к Брэдли и положил руку ему на плечо. — Они сцапают тебя здесь, если ты будешь так неосторожен.
Брэдли снова принялся за книжку, ничего не ответив, и они опять некоторое время сидели молча.
— Как у тебя с деньгами? — прервал молчание Артур Уэст.
— Неважно.
— А куда ты дел пятерку, что я тебе принес в прошлую пятницу?
— Отдал Пат купить себе что-нибудь на платье.
— С деньгами становится туго. Многие уже перестали помогать нам. Только старый Рон и молодой
