Если мне суждено еще пожить на свете, я изложу на бумаге те свои мысли, которые я не дерзал высказывать в последние годы. А сейчас я хочу только покоя. Я буду жить тихо, так тихо, что люди, быть может, подумают, что я уже умер, — им будет все равно.
Я стар и болен. На закате жизни я лишился надежд. Марта все такая же, а сыновья по-прежнему холодны ко мне.
Тоска и скорбь — вот все, что у меня осталось… если не считать того, „что могло быть с тобой“.
Прощай, дорогая Гарриет.
Тебе я могу сказать: „Фрэнк Эштон стыдится самого себя“».
Эштон отбросил перо, написал адрес, заклеил конверт и сунул его в карман, чтобы вечером отправить.
Он подошел к дивану, стоявшему у окна, и тяжело опустился на него. Здесь, в этой комнате, он беседовал с Перси Лэмбертом и с Джоном Уэстом. Тот день решил его судьбу. Фрэнк Эштон, всегда сидевший между двух стульев, отказал им обоим.
Здесь же он написал свою «Красную Европу». Эштон поднялся, достал книгу с полки и стал медленно перелистывать ее.
Перевернув последнюю страницу, он прочел конец:
«Капитализм, трепеща от страха, прислушивается к барабанному бою армий Революции. Звуки барабанов становятся все громче и громче, армии подходят все ближе и ближе».
Мысли его снова обратились к собранию безработных. Они бросили ему в лицо слова «Интернационала», чтобы выразить ему свое презрение.
Лицо его исказилось от боли, и он заплакал. Вдруг он вскочил, резким движением бросил книгу в угол, и плач его сменился истерическим смехом.
Приоткрывшая дверь Марта увидела, что он стоит посреди комнаты и смеется как помешанный.
Изможденная, сгорбленная, вся в морщинах, она смотрела на него с удивлением и злостью.
— Что с тобой? Опять стал пить?
Он перестал смеяться и повернулся к ней. Его взгляд испугал ее, и она попятилась к двери.
— Нет! — крикнул он. — Я бросаю политику. Я собираюсь стать капиталистом, и это смешит меня. Я стану паразитом и наживу кучу денег. Кучу денег, слышишь? Я стар и болен, я продаюсь, чтобы нажить кучу денег! И это меня смешит.
Она глядела на него во все глаза, ничего не понимая, потом вышла, прикрыв за собой дверь.
Он схватился за голову, бросился на диван и разрыдался.
Дверь снова отворилась, и в комнату заглянул его старший сын.
— Что с тобой?
Фрэнк Эштон поднял глаза.
— Ничего, сынок, — сказал он, успокаиваясь. — Просто я уже стар и больше не могу бороться.
Сын пожал плечами и притворил дверь.
Поражение лейбористов повергло Джона Уэста в состояние какой-то смутной подавленности. Он занимался делами по инерции, не видя перед собой никакой цели.
Однажды утром, вскоре после выборов, Джон Уэст, без особого интереса разобрав почту и продиктовав несколько писем, послал за своим братом Джо. Тот, как всегда, запоздал.
Джо выглядел гораздо старше его. Хотя Джону Уэсту исполнилось уже шестьдесят два года, он был опрятным и подтянутым. Долгие годы уверенности в своих силах помогли ему сохраниться. А Джо стал ленив и опустился. Он ссутулился и сильно постарел; лицо обрюзгло и покраснело, нос распух.
— Когда я говорю десять часов, я имею в виду десять часов, — а не двадцать минут одиннадцатого, — резко сказал Джон Уэст.
Джо ничего не ответил и спокойно уселся в кресло. Он смотрел на своего могущественного брата с насмешливым удивлением, словно ему не верилось, что мальчишка, с которым он когда-то играл на задворках Кэррингбуша, превратился в человека, внушавшего всем уважение и трепет. Отношения братьев были самые холодные, и семьи их не общались между собой. Ричард Лэм говорил, что Джо единственный человек, который видит своего брата насквозь. Джон Уэст сам себе удивлялся, почему он терпит Джо, хотя тот не проявляет ни способностей, ни интереса к работе. А теперь еще Годфри Дуайр пожаловался, что Джо сильно пьет и совсем забросил работу на ипподроме.
— Пусть постарается поменьше пить и займется делом. Джон Уэст заявил Джо, что недоволен им-Из того, что ты мой брат, еще не следует, что ты можешь получать деньги и ничего не делать.
Джо все еще улыбался.
— Как-никак я помог тебе сколотить первый миллион, — сказал он.
— Ты свое получил.
— Да получил, и дальше буду получать.
— Не будешь работать — ничего не получишь.
— Не ломайся, Джек, я слишком хорошо тебя знаю. Никогда ты не допустишь, чтобы про тебя говорили, что ты уволил родного брата.
— Не испытывай мое терпение.
— Да брось ты, не запугаешь.
Нарочитая невозмутимость Джо обозлила Джона Уэста.
— Слушай! Ты бездельник и пьяница! Ты не работаешь, а я содержу и тебя, и твою семью. Так вот мое последнее слово: или бросай пить и принимайся за работу, или убирайся вон!
Улыбка сбежала с лица Джо.
— Что ты, Джон? Ведь я старик.
— Ты моложе меня. Просто ты слишком много пьешь. Брось пить и займись делом. Если я еще раз услышу, что ты пьешь или плохо работаешь, выгоню в два счета, понятно?
Джо медленно поднялся. С Джона станется уволить его. А что он тогда будет делать? Ничего он не умеет. Джо повернулся и пошел к двери.
— Хорошо, — сказал он.
Джон Уэст не испытывал никакого удовлетворения от своей победы над братом. Он чуть было не вернул его, но тут же раздумал. Никогда нельзя признавать, что ты неправ! А в сущности, что за беда, если бы старина Джо продолжал лентяйничать?
В тот же день у Джона Уэста состоялось весьма любопытное свидание. Некий Бейнтон, отпрыск одного из самых влиятельных семейств в Австралии, позвонил Джону Уэсту и попросил принять его. Что ему нужно?
Бейнтон оказался чрезвычайно элегантным молодым человеком.
— Я уверен, мистер Уэст, — сказал он весело, — что вы очень удивлены моим визитом.
Джон Уэст холодно посмотрел на него и ничего не ответил.
— Ничего, если я закурю? Спасибо. Разрешите вам сказать, мистер Уэст, что я до некоторой степени паршивая овца в нашем семействе. Кризис крепко стукнул меня, и, откровенно говоря, мне нужны наличные деньги. Сто тысяч фунтов.
Джон Уэст выслушал посетителя молча, ничем не выдавая своего изумления.
Наступила длительная пауза, и Бейнтон несколько утратил самоуверенность. Затем Джон Уэст заговорил:
— Сто тысяч — большие деньги, мистер Бейнтон. Но я не сомневаюсь, что ваш банкир может предоставить вам эту сумму.
— Вы же знаете, каково сейчас положение банков.
— А ваши родные? Ваш отец, дядья, братья? Неужели они вам не помогут?
— Я не хочу, чтобы они знали о моих стесненных обстоятельствах, пока в этом нет крайней необходимости. Я предпочел бы обойтись без них. Мне страшно даже подумать, что они скажут, если узнают, что я пришел к вам.
