ГЛАВА 3 . ЧЕЛОВЕК И СТИХИЯ
НЕПРИСТУПНАЯ земля Таймыр, самая северная на Евразиатском континенте. Сколько раз о нее разбивался замысел мореплавателей — проложить вдоль берегов Сибири путь на Восток. Только в 1878–79 годах удалось пройти эту трассу экспедиции, возглавляемой шведским ученым Эриком Норденшельдом, да и то за два года с зимовкой. А первый сквозной рейс в одну навигацию совершит лишь полвека спустя, в 1932 году, легендарный 'Сибиряков'.
Таймыр с уходящей за восьмидесятую параллель Северной Землей, будто глухой стеной, отделял западную сторону полярного бассейна от восточной, деля его судоходную часть почти пополам. В советское время этот колосс был зажат, что говорится, в клещи. В 20–30-х годах началось планомерное освоение арктических морей, С запада наступали Карские экспедиции, а так называемые Колымские и Ленские рейсы — тоже регулярные и крупные транспортные экспедиции — пробивались со стороны Берингова пролива, осваивая Колымо-Индигирский край. Вдоль этих трасс на берегах и по островам создавались гидрометеорологические станции, базы, фактории; порты. Морские 'ветки' постепенно удлинялись, приближаясь с двух сторон к Таймыру. Наконец, их сомкнул исторический рейс 'Сибирякова'. Северный морской путь отныне превращался в постоянно действующую водную магистраль.
Начали осваиваться и сухопутные пространства гигантского полуострова, считай, на два века забытого наукой после выдающегося штурма Великой Северной экспедиции 1733–43 годов. Настолько забытого, что в середине XIX века всерьез обсуждался вопрос о возможности отдать в аренду весь район среднего и нижнего Поенисейя, как совершенно бесполезный и лишь обременяющий казну.
Таймырская земля восхищала Травина примерами доблести Челюскина и Прончищева, Лаптевых и Миддендорфа, она скорее манила, чем пугала…
Сентябрьский утренник наложил серебряную чеканку изморози на уходящее вдаль полотно тундры; на северо-востоке висели голубые снежники отрогов хребта Бырранга. Рядом звонко плескались о гальку волны Енисея, раскинувшегося в этих местах километров на шестьдесят. Все было залито лучами яркого солнца. Лишь иногда по земле пробегали длинные косые тени, отбрасываемые отлетавшими на юг табунами гусей, уток, куликов и других крылатых кочевников.
И вот удача: недалеко от места высадки, на крутом берегу, пара рубленых избушек — по-северному уже селение, станок.
Русские живут на Енисее по три-четыре семьи. Дома и хозяйственные постройки сложены из плавника: ниже Дудинки строевого леса уже нет. Из кривой, потрескавшейся от мороза лиственницы дом не построишь. Плавник — это, главным образом, бревна-кругляк. Где-то выше по реке разбило плот, а то и целую запань прорвало, и побежали бревна к студеному морю. Или Енисей в половодье подмыл берег — и кусок земли обвалился с целой рощей. И все это плывет вниз, частью оседает в протоках, на мелях, но основная масса выносится течением в океан. Деревья трутся друг о друга, теряют кору на камнях и в песке, костенеют от морской соли и штормами выбрасываются вновь на берег. Так появляется плавник в устьях тундровых рек, где вообще никакого леса не растет. Из такого вот плавника и была сложена избушка, к которой подошел Глеб. Возле нее запряженная оленья нарта.
Владельцем упряжки оказался председатель Карасинского самоедского Совета — старичок-нганасан, направившийся из своего стойбища, расположенного неподалеку от Дудинки, к месту летнего выпаса оленей: наступала пора перегонять животных к югу. На станок он заехал за новостями, дав крюку сотню- другую километров. По северным масштабам — это не расстояние…
Глеб познакомился и с хозяином избушки — кряжистым; промышленником: узкие острые глаза, полуприкрытые складками век, изучающе щупали путника и его машину.
'Возможно, потомок первых русских поселенцев, — подумал Глеб, — тех, кто еще в начале семнадцатого века двинулся из полулегендарного города Мангазеи на Оби за 'мягкой рухлядью на незнамую реку'.
Первая чукотская культбаза, 1931 г.
По просьбе велосипедиста, карасинский председатель поставил ему в паспорте печать и роспись — нечто напоминающее вилы. Знак, по-видимому, у неграмотного нганасана заменял русский крестик. |
После продолжительного чаепития было решено, что путешественнику лучше всего двигаться не на Дудинку, расположенную отсюда к югу в восьмистах километрах, а следовать вместе с председателем на восток до реки Пуры — правого притока Пясины, где сейчас пасутся олени, затем выйти на Авамскую тундру, а оттуда до Хатанги тропа.
– Только бежать придется, паря, — предупредил старик. — Снега нет, олешкам, однако, тяжело.
Ехали по местам, где почти не встречались топи. Через речки переправлялись на 'ветке' — легком челноке, который везли с собой. В долинках собирали сухой тальник, разводили костер и чаевали. Чаевка в тундре — это этап пути, по количеству чаевок можно без верст сказать, сколько ехал.
Через пять дней, преодолев около трехсот километров, спутники подъезжали к Пуре. Отсюда их дороги расходились. Председатель сворачивал на север, к стадам, а Глеб — на юго-восток, в Авамскую тундру.
Нганасан внимательно следил за движением ножек циркуля — Глеб прокладывал на карте полуострова предполагаемый маршрут в тундре.
– Тут гора со скалой, похожей на гусиный нос… тут озеро, круглое, как птичий глаз. Через две чаевки юрта. Долган Никита охотится…
Все эти приметы Глеб помечал значками.
– У нас в Дудинке жил Никифор Бегичев, он тоже с картой ездил. И в Аваме бывал, и на Хатанге… Смелый человек и добрый, его вся тундра знала.
– А где же он теперь? — поинтересовался Глеб.
– Умер. Два года назад. Зацинговал зимой в низовьях Пясины. Там и могила. — Старик задумался. — Только мы не больно этому верим. Ушел Никифор, видно, на свой Сиз-остров, а может, и, дальше. Он смелый, удачливый…
Глеб слышал кое-что о полярном следопыте Никифоре Бегичеве. В двадцатых годах газеты были полны сообщений о русско-норвежской экспедиции по розыску спутников Амундсена — Кнудсена и Тессема, которую фактически возглавлял Бегичев.
Известный полярный исследователь Амундсен предполагал на судне 'Мод', по примеру знаменитого дрейфа нансеновского 'Фрама', пройти через полярный бассейн. Судно вышло в 1918 году из Норвегии, но уже в начале плавания вынуждено было дважды зимовать — у мыса Челюскина и острова Айон. Во время зимовки у Челюскина Амундсен решил отправить отчеты о плавании на родину, в Норвегию. Матросы Тессем и Кнудсен взялись доставить почту до Диксона, где перекрещивались пути — морской через Карское море и материковый — через Енисей. Направились они берегом Таймырского полуострова на запад и исчезли. По поручению Советского правительства, поисками норвежцев занялся Бегичев. И он нашел останки обоих матросов. Труп Тессема был обнаружен на берегу бухты Омулевой, в четырех километрах от острова Диксона. Там и сейчас, среди камней, окруженный желтыми и голубыми северными цветами, возвышается изъеденный ветрами деревянный крест с надписью на норвежском языке.
Погибнуть у самой цели?!. По окончании розысков правительство Норвегии наградило Н. Бегичева именными золотыми часами. И вот теперь Глеб случайно узнает, что отважного спасателя постигла судьба тех двух норвежцев.
***
Переправившись через Пуру, спортсмен собирался следовать вдоль ее берега на юг, а затем, как станут реки, по притокам Пясины на Авам. Поправку в план внесла погода. К вечеру следующего дня пошел мокрый снег, сменившийся проливным дождем. Тундра разбухла, раскисла, растеклась. Речки поднялись.
Глеб, меся сапогами бескрайнее болото, мокрый до нитки, мечтал о морозе, как о лучшем друге.
