— Я и есть приёмная, — обиженно сказала гостья, — чего мне воображать-то? Но я очень люблю маму и папу. Они меня взяли, когда мне годика не было. Мне всё сказали, когда я стала понимать такие вещи. Мои родители очень ответственные. Папа мне даже разрешил называть себя по имени, а не папой. Но я всё равно зову его папой. Только у меня к нему нет эдипова комплекса, или как он там для девочек называется? В общем, у меня его нету. То есть я не хочу с ним трахнуться. Это неправильно, наверное, потому что должен быть эдипов комплекс. Ну я вообще не очень насчёт секса, если честно. Я, наверное, ещё не готова к таким отношениям. Вы только не подумайте чего, я современная девушка, я феминистка. И понимаю, что чувственность надо развивать и освобождать…
— Теперь слово «чувственность» означает то, что раньше именовали «испорченностью», — вздохнул профессор. — Освобождать её не надо, от неё надо освобождаться. Хотя это и сложно. Вам в колледже рассказывали что-нибудь о десяти заповедях? Хотя бы на каком-нибудь спецкурсе по сравнительной антропологии? Или изучение культуры белых людей в вашей замечательной стране теперь не поощряется?
— Я всё время не о том говорю, а вы меня ещё подначиваете! — девушка всхлипнула.
— Ну прекратите же, Ласта… Кстати, Ласталайка, а как вас называют мама с папой?
— Так и зовут. Я им сказала, что это моё имя. Они уважают мой выбор. Они у меня замечательные. И они меня нисколечко не угнетают. Только боятся за меня очень.
— А сокурсники и преподаватели?
Девушка сердито сверкнула глазами.
— Они считают меня дурой набитой. И у них всегда такой вид, будто я им котёнок какой-то. И меня достаточно погладить по головке, чтобы успокоить. Ненавижу!
— В детстве я тоже ненавидел этот жест. Ласка как знак презрения — в этом есть что-то противоестественное. Впрочем, вся наша так называемая цивилизация противоестественна. Не сочтите за стариковское ворчание. Я и в самом деле так думаю.
— Ну вы опять за своё… Короче, потом были знаки. Слушайте, пожалуйста! Мне кажется, вы не слушаете.
— Я и так уже слушаю вас довольно долго, причём стою на ногах, а мне это уже в тягость…
— Могли бы и лишний стул завести! Извините. Я совсем коротко. Понимаете, на втором курсе я влюбилась.
— До чего оригинальное начало…
— Ну послушайте же! Я влюбилась. В нормального такого парня. Он хирург. Косметолог. Модная профессия. Я хотела за него замуж. Он был не против. Он даже не заставлял меня… ну, это… трахаться. Согласился подождать до свадьбы. Очень мило с его стороны, вы не находите? Мы обручились. Он меня даже познакомил с родителями, коллегами по работе, и научным руководителем.
— А вот это и в самом деле оригинально…
— А потом он мне позвонил, и сказал, что я его обманула. Что не рассказала ему кое-чего очень- очень важного. И что ему нужны нормальные, красивые дети, которым никогда не понадобится хирург… И что я хотела за него замуж потому, что знала… что он понадобится… — на этот раз девушке удалось удержаться от слёз.
— Что?
— Научный руководитель ему сказал, что я подвергалась пластической операции. В детстве. Он на этом собаку съел, и видит следы вмешательства не хуже рентгена. Он сказал, что меня исправляли. Что у меня подрезаны ушные хрящи. Я поклялась, что этого не было. А любимый мне не поверил, и мы расстались… то есть он меня бросил. Для него было важно доверие. Знаете, консервативная семья и всё такое.
— Да, понимаю.
— Я потом спрашивала у родителей. Они посмеялись. Сказали, что ничего такого не было. Что меня не резали. Тогда я пошла в клинику. Заплатила за обследование. Сказала, что это вопрос денег. Что от результата зависит установление отцовства, и может потребоваться экспертное заключение. Наплела им, короче, с три короба. Они отнеслись серьёзно. Подтвердили, что ушные хрящи как-то хитро подрезаны. Скорее всего, в раннем детстве, или даже во младенчестве. Очень тонкая работа — чтобы ушки выросли как надо. У меня должны были быть острые уши!
— Значит, поэтому и Ласталайка? Н-да… Итак, у вас есть на руках врачебное заключение о том, что вы подверглись пластической операции. Какое отношение это имеет к эльфам? Я, кстати, нигде не писал о том, что у эльфов заострённые уши.
— Подождите, профессор, я так путаюсь. Про уши я рассказала. А потом я нашла у себя на теле… татуировку. На очень необычном месте. На ноге… то есть на ступне. На подошве. Вот.
Она скинула тапочек, показав грязную ногу. В ложбинке между пальцами и пяткой что-то синело.
— Так не видно. Вы посмотрите. Там какая-то надпись. На квенье. Я смотрела в зеркало. Там надпись.
— Смотреть? Зачем? Я вам и так верю… И что же?
— Но я не делала никаких татуировок! Я не так воспитана, чтобы делать татуировки. Я спросила маму и папу. Они сказали, что это всегда было на мне. Но ведь Книга появилась позже! Как могла появиться на ноге эта надпись? Как?
— И что там написано? Простите, милая барышня, но разглядывать ваши ступни я сейчас не буду.
— Там написано «Ласталайка, госпожа». Я так поняла, что это моё имя. И ещё есть вторая надпись, между пальцами ноги. Там написано…
— Чувствую, это надолго. Я, пожалуй, всё-таки принесу себе из дома что-нибудь, на чём можно сидеть. Подождите.
— Не надо! Я… я сейчас слезу… Чёрт, я на столе могу посидеть! Я хочу сказать, что там написано, крошечными такими буковками…
— Ну уж нет! Сначала вы заняли моё кресло, теперь не хотите, чтобы я уходил. Подождёте, не маленькая.
Толкиен ловко достал из-за шкафа огромный зонт с резной деревянной рукоятью. Подошёл к двери, открыл, немного постоял на пороге, вглядываясь в тёмную пелену дождя. Потом, кряхтя, потянул за рукоять зонта. Раскрывшийся купол загородил дверной проём. Старик сделал шаг, второй, водяная пыль размыла контуры фигуры, заштриховала, зачеркнула.
Ворона на крыше захлопала тяжёлыми крыльями и хрипло каркнула. Через миг эти звуки были смыты немолчным шумом ливня.
Гостья немного подождала, вглядываясь в темноту. Потом встала, закрыла дверь, и подошла к столу.
Профессора не было довольно долго. Когда он вернулся со складным стулом под мышкой, то застал гостью задремавшей в кресле. Бумаги на столе были разбросаны, один ящик выдвинут.
Толкиен с трудом пристроил сушиться мокрый зонт: вздувшийся чёрный горб занял полкомнаты. Потом раскрыл стул, и кое-как устроился на неудобном сиденье.
— Проснись, Ласталайка, — тихо сказал он. — Проснись.
Девушка вздрогнула, захлопала глазами, очумело завертела головой.
— Это что?.. А, ну да. Извините. Я что-то говорила, а потом вы ушли…
— Это уже неважно. У нас мало времени.
Лицо девушки приобрело более осмысленное выражение.
— Нам надо поторопиться. Скоро они будут здесь. Но сначала я должен тебе кое-что рассказать.
Гостья наморщила лобик, потом испуганно посмотрела на профессора.
— Кто — они? Кто будет здесь?
— Эльфы. Ты и в самом деле эльф, деточка. Таких, как ты, эльфы называют «потерянными детьми».
Дождь пошёл сильнее. Водяные жгуты разбивались насмерть о раскисшую землю.
— Я заснула. Мне приснился гусь в камилавке, — невпопад сказала девушка. — Мама говорит, это к добру. Ну такая типа примета.
