замурзанному интеллигентишке распеканцию за недостаточную близость к народу. Сам Хапузов считал себя порождением народной толщи, и поучить всех этих бледнонемощных очкариков настоящей жизни было одним из любимых его занятий.
Теребя невыбритый пучок щетины под нижней губой, Жорик текстовал:
— Я тыщу раз говорил: проще надо переводить! Как народ любит! Так, чтоб любая старушка из очереди поняла! Чтоб любая блядь старушка, чтоб она читала и всё понимала! Потому что это про жизнь! Старушка любит чтоб про понятное, а не хуйню всякую с мыслями! И чтоб любая девка с Тверской тоже читала и всё понимала, потому что это про жизнь написано! Народ любит про жизнь и чтоб понятно, чтоб жесть штырила, а не хули сопли …
Этот монолог он мог продолжать бесконечно. Заканчивалось всё это требованием «настоящего креатива, а не хуйни».
Однажды профессор решился-таки простебаться над хапузовскими представлениями о «жизни».
— Знаете, — сказал он, старательно подстраиваясь под лексикон работодателя, — давайте, в самом деле, сделаем серию. Скажем, детектив. Народ любит детектив. Обязательно убийство, кража крупных денег, и прочая фигня. Народ любит деньги, когда про деньги — тоже любит. Детектив — баба из провинции. Народ любит, чтоб баба. Не замужем, зато есть кот. Народ любит про кота. Зовут Зина Вагина, с ударением на первый слог, естественно. Или на последний. Не красавица, но в койке ураган. Народ любит, чтоб ураган. Способ расследования у неё самый народный: трах-перетрах с подозреваемыми, а они ей всё рассказывают, как на духу, и так по цепочке, пока не доё… дотрахивается до преступника. После чего сваливает в Анталью с деньгами. Народ любит про свалить отсюда. В общем, типа Джеймс Бонд, только как бы наоборот. Давайте, что-ли, мутнём?
Профессору казалось, что он тонко иронизирует. Однако Жорик слушал с интересом, а под конец выдал неожиданное: «Ну… ну… что-то есть. Допустим. Завтра концепцию неси, будем разговаривать».
Концепцию Пенсов справил в тот же день за три часа, в остром приступе сартровской экзистенциальной тошноты. Он добросовестно выскреб из черепа всё самое пошлое и отвратительное, что только мог вспомнить и навоображать, и выжал разом на бумагу. В результате криворождённая Зина Вагина приобрела вполне внятные очертания. Она была рыжей шалавой неопределённого возраста родом из Бобруйска (профессор сначала хотел было вписать Урюпинск, но в последний момент передумал). Отчество он дал ей, в порядке мазохизма, «Андреевна». Мадам была телесно несовершенна («ноги разные» — вписал профессор, кстати вспомнив Высоцкого, а потом заменил на разноцветные соски, один коричневый, другой розовый, розовый был чувствительнее к ласкам), но имела хорошо развитую душу и творила чудеса в постели. Замуж он её всё-таки выдал — она состояла в браке с геологом Порфирием Вагиным, который годами пропадал в экспедициях (тут профессор прошёлся по всем известным ему мифам об этой романтической профессии). По-настоящему Зина любила только мужа, но голодное женское начало постоянно требовало вкусного мужского конца. Мужики, понятное дело, Зине не давали проходу, чуя сласть. Однако она дала клятву перед чудотворной иконой (здесь Андрея Валентиновича чуть не стошнило, но он продолжал писать) использовать свои интимные способности исключительно на благо людям, то есть в расследовательных целях. На каковое служение её тайно благословил монах-катакомбник старец Нектарий, постник и чудотворец, а такоже и перший зинин наставник в сыскном деле… Чтобы добить ситуацию, Пенсов присобачил к Зине автора — Дария Попсова, литератора-инвалида, специализирующегося в стиле «иронический женский боевик с сексуальным уклоном».
Хапузов, ознакомившись с проектом, тяжело задумался, а потом выделил относительно пристойный — по меркам скаредной и нищеватой «Арго-Речи» — бюджет на проект.
«Неукротимая Зина» была написана ещё довольно робко — вопреки собственным установкам, Пенсов никак не мог преодолеть благоприобратённой стыдливости. Получив очередную порцию наставлений от Жоры, профессор решился-таки писать поборзее. «Зина: Побег из гнезда кукушки» уже вписывался в формат, «Зина: Камасутра для гранатомёта» ощутимо раздвигала рамки жанра. Продажи задрались вверх весёлым поросячьим хвостиком. Донельзя довольный Жора взял ещё людей и поставил производство на поток, обещая, что таким макаром они обставят самое «ЭКСМО» и вообще всех на свете производителей чтива для народа. Это была, конечно, чушь собачья — худосочное «Арго» могло разве что тявкать на огромное «ЭКСМО», как моська на слона, но некое веяние успеха и в самом деле осенило злосчастное издательство.
Потом на рынок понеслись продаваться «Зина: Канкан на повапленном гробе», «Зина: Бифштекс из зарытой собаки», «Зина: Дюймовочка в красной шапочке» и прочая роззелень разнообразных Зин. Правда, политический триллер «Зина: Таджикская Скинхедка», которую в последний момент с производства всё-таки сняли, а самого профессора чуть было не ссадили с проекта, благо конкуренты дышали в спину… Пришлось объясняться с Жорой. Сошлись на здоровом принципе «никакой политики, больше перетраха».
— В общем, не читай треш, — повторил Пенсов-старший, наливая себе на полпальца коньяка.
— Ну, допустим, треш. С трешем можно работать, — заявил сын. — Собственно, с ним-то всегда и работали.
— Ой, вот только не надо про Тарантино, — поморщился профессор.
— Не только Тарантино, — сын говорил тихо и размеренно, и это профессора раздражало. — Не только Тарантино и не столько Тарантино. Так называемая большая литература есть отрицание литературы массовой, которая, в свою очередь, отрицает действительность… Хороший вкус может быть воспитан только на образчиках плохого вкуса. Не нужно только совсем буквально это понимать, как в «Дон-Кихоте». «Дон-Кихот» как раз не показателен. А вот «Рукопись, найденная в Сарагосе» — очень интересная вещь.
— Не умничай, пожалуйста, Дементий. Есть литература, а есть дерьмо. Читать дерьмо так же вредно, как есть. Я зарабатываю тем, что отравляю мозги дорогих соотечественников. Зина Вагина — это то, чего они хотят. С чем я их и поздравляю.
— Не всё так просто, папа, — сын упрямо мотнул головой, длинные волосы колыхнулись. — Например, комиксы, с твоей точки зрения — торжество дурновкусия. Но в киноформате…
— Ты что, «Супермена» посмотрел? — прищурился отец.
— Нет. «Человека-паука». В некотором смысле это шедевр. Мне, правда, мешал цвет, и я его убрал. И поигрался с саундтреками. Но, в сущности, здесь всё уже сделано. Меня больше интересует…
Неожиданно задренчал телефон.
Сын протянул длинную гибкую руку и выудил радиотрубку. Нажал на зелёную пимпицу, лениво поднёс к уху.
— Алё? — сказал он. — Что? Представьтесь сначала… Что значит «медийный центр»?.. Хорошо, сейчас передам.
Он в сомнении покрутил трубку, потом отдал её отцу:
— Папа, это тебя, но я не понял, кто.
— Андрей Валентинович? — уверенно пробасила трубка. — Здравствуйте. Вас беспокоят из… — последовала маленькая, но заметная пауза-запинка, — интеллектуального сообщества «Пендем».
— Сообщества чего? — переспросил профессор.
— «Пендем». Это существительное, — пояснила трубка. — Мы по поводу вашего последнего романа из серии про Зину. У нас возникла проблема…
— Все авторские права на серию принадлежат издательству «Арго-Речь», — заученно сказал профессор. — Обращайтесь к ним.
— Пожалуйста, дослушайте, — нетерпеливо перебила трубка. — Речь идёт о вашем последнем романе. «Зина: Цыплёнок в табакерке».
— Вам же сказали: права на всю серию… — начал было профессор и осёкся.
— Гм, — наконец, выдавил он, лихорадочно соображая. — Романа с таким названием ещё нет. Если вы настолько в курсе моих дел… я даже не знаю, что сказать.
— Да-да, мы в курсе. Написана первая и вторые главы, сделаны заготовки для третьей и большой кусок четвёртой. Проблема начинается как раз в четвёртой главе. Пока её ещё нет — ни главы, ни проблемы. Но завтра утром она возникнет. Мы хотели бы, — опять крошечная пауза, — посоветоваться с вами лично. Вы не против?
