Репортаж не для печати

красками.

Поля, которые находились вблизи столицы, охранялись автоматчиками. Я понял причину столь строгих мер безопасности по отношению к будущему урожаю, когда живописный ландшафт сменился унылой каменистой почвой, иссушенной безжалостным солнцем. Охрана полей была необходима от набегов нищих и изголодавшихся крестьян, полуразваленные хижины которых периодически вырастали вдоль дороги. Несколько десятков хижин образовывали маленькие деревни, медленно умиравшие от африканского зноя, превратившего землю в бесплодную пустыню.

Здесь ничто не отбрасывало тени! Вокруг, насколько хватало глаз, простиралась светло-серая потрескавшаяся равнина, пыльная и унылая. Раскаленный желтый шар, казалось, навсегда застыл высоко в зените, нещадно припекая.

Когда мы отъехали на восемьдесят-девяносто миль от эфиопской столицы, картина оказалась еще более удручающей. В одной из деревень, где я попросил Бабиле остановить машину, меня поразил младенец, лежавший прямо на песке возле матери, чье изможденное темное, с тонкими чертами лицо абсолютно ничего не выражало. Силы покинули ее, она уже ничего не воспринимала, и жить ей оставалось явно недолго Ребенку этой женщины не было, наверное, еще и двух лет, но из-за своей отвислой, складками собранной кожи, пепельно-серого лица и печальных глаз он казался маленьким старичком. Он быльш настолько слаб, что не мог не только держать голову, но даже плакать.

– Они умирают, – скорбно произнес Бабиле, склонившись над женщиной с младенцем. – Типичный случай крайнего истощения.

– Сколько таких деревень нам еще предстоит увидеть по пути следования в Аксум? – горько произнес я.

– Много. Очень много, – Бабиле спросил что-то у женщины и, услышав ответ, сообщил. – У них в деревне умерли сначала животные, затем начали погибать люди.

– Неужели никто не мог помочь?

– Здесь были медсестры из организации Красного Креста. Они привозили лекарства и продукты. Но затем пришли правительственные войска и все отобрали.

– А повстанцы? Разве они не могут организовать помощь или, по крайней мере, защитить несчастных?

Бабиле скорбно замотал головой.

– Они пока слабо вооружены Кроме того, Менгисту уничтожает те деревни, которые принимают помощь мятежников. Он посылает свою милицию, и та сжигает деревни и уничтожает еще сохранившиеся посевы.

Я велел Бабиле принести из машины флягу с водой, шоколад и несколько гамбургеров, которые я захватил с собой из отеля. Когда водитель рысью вернулся обратно, бережно прижимая к груди флягу и бутерброды, упакованные в пленку, я заметил, что глаза у женщины чуточку оживились. Бабиле налил в пластмассовый стаканчик прохладную воду и поднес к ее губам.

Она сделала несколько судорожных глотков, стараясь не расплескать драгоценную влагу.

– В соседних жилищах, – Бабиле сделал жест в направлении нескольких хижин, лепившихся друг к другу, – еще около двух десятков человек. Часть из них пришли из соседней деревни, где все уже умерли. Сначала они питались листьями с деревьев. Когда зелень была съедена, люди стали сдирать кору с деревьев. Затем они покинули свои дома, хотя некоторые семьи остались умирать возле своих родных очагов.

– Неужели они обречены? – спросил я, ощущая тяжесть, обручем сдавливающую мне грудь.

– Увы, если не случится чудо, то эти люди умрут.

– Твое правительство, Бабиле, устроило настоящий ад своему народу, – мрачно произнес я, все еще чувствуя колющую боль, пульсировавшую в области сердца.

– Менгисту обречен. Он разделит судьбу тех диктаторов, которые, после свержения, были прокляты своим народом, – сказал Бабиле, помогая мне перенести несчастную мать с младенцем внутрь хижины, где африканский полуденный зной доставлял, казалось, меньшие страдания, нежели снаружи.

Я подумал, что Бабиле, вероятно, довольно близок к истине. Перевес в борьбе с повстанцами был явно не на стороне эфиопского диктатора, чье почти двадцатипятилетнее правление превратилось в кровавую диктатуру Сколько ему оставалось прятаться в своей резиденции в Аддис-Абебе, вокруг которой неумолимо сжималось военное кольцо противников режима? Месяц? Два месяца? Ножки у позолоченного кресла-трона «красного негуса» уже ходили ходуном.

Я был уверен, что Менгисту уже тщательно продумывал бегство в случае захвата врагами столицы страны. Перед его глазами был пример гаитянского диктатора Жан-Клода Дювалье, правившего своей страной в течение пятнадцати лет. За это время он довел Гаити, что называется, до ручки.

Дювалье, которого большинство гаитян называли «Бэби Доком», в панике бежал за границу в середине восьмидесятых годов, когда с котла уже сорвало крышку и разгневанные соотечественники собирались устроить «Бэби Доку» торжественный суд Линча на площади перед президентским дворцом. Но они опоздали, а Дювалье успел собрать чемоданы и отбыть на купленную заранее роскошную виллу. Она находилась в Каннах – рае для миллионеров. Но из-за дорогостоящего развода с женой, безудержного швыряния денег на различного рода увеселения и международных усилий, предпринятых для того, чтобы заморозить его авуары, он, в конце концов, остался без ломаного гроша в кармане. Согласно прогнозам журналистов, Дювалье в ближайшем будущем должен был поменять свой дворец, находившийся на Лазурном берегу на убогую комнатку в кишащем клопами однозвездном отеле.

Мы вышли из хижины и отправились к автомашине. Я первым нарушил тягостное молчание:

– Знаешь, как в древности называли Эфиопию? «Хлебной корзиной» Востока.

– Да, я слышал, что наши предки жили лучше, – согласился Бабиле, усаживаясь на сидение водителя и поворачивая ключ в замке зажигания. – Но это было очень давно.

– Во времена пресвитера Иоанна, – задумчиво проронил я. – Доведись ему перенестись в Машине Времени из той эпохи в наши дни, Иоанн не узнал бы своей Эфиопии.

– Иоанн? – простодушно переспросил Бабиле. – А кто он такой?

– Знаменитый негус, – ответил я. – Великий царь твоей страны, которому завидовали многие монархи Европы.

Бабиле выглядел несказанно изумленным.

– Неужели было такое время, когда белые люди испытывали зависть к эфиопам?

– Было, – подтвердил я. – И не так давно, как ты думаешь.

2

Мы достигли Аксума практически без приключений. После ужасающей картины агонии молодой эфиопской женщины с младенцем, на нашем пути было еще несколько подобных деревень, где люди, потеряв всяческую надежду на выживание, сидели возле своих примитивных конусообразных хижин, крытых соломой.

Утратив волю к сопротивлению несчастьям, свалившимся на их голову в виде засух, неурожаев и тотальной нищеты, они просто сидели и ждали, когда смерть позаботится о них.

Несколько раз нас останавливали машины с повстанцами, большинство из которых были вооружены советскими автоматами, захваченными в боях с войсками Менгисту. Они проверяли мои документы – письмо «красного негуса» с указанием помогать журналисту Си-Эн-Эн я, разумеется, не предъявлял – и отпускали, поинтересовавшись, что за цель толкает сумасшедшего иностранца вглубь Эфиопии. Я честно отвечал, что весь мир, затаив дыхание, следит за гражданской войной, развернувшейся в их стране. Что демократическая общественность симпатизирует движению сопротивления в измученной многолетней диктатурой Эфиопии. Я говорил, что готовлю репортаж о прошлом и настоящем Эфиопии, объясняя необходимость побывать в бывшей столице Аксумского царства.

– Все равно вы не попадете на нашу церемонию, – откровенно сказал мне довольно грязный молодой парень в рваных, видавших виды, шортах. – Так что проезжайте.

Автомат свободно болтался у него на плече.

– На какую церемонию? – в изумлении уставился я на парня.