— НЕТ! — возопил Блинни. — Гм… э-э… нет. Это явно кто-то, чье имя начинается на букву «Б». — Он вспыхнул радостной ухмылкой и опять подмигнул.
Тут глаза Нибели расширились, ее взгляд сфокусировался, а из горла вылетел какой-то сдавленный звук.
— Я знаю, что это означает, — прошептала она, глазея на Плутта в новом свете, подавленная нежданностью ситуации. Карты это сказали, и здесь, прямо перед публикой, все обнажилось.
Указательный палец девушки внезапно выпрямился и указал на конферансье.
— Блинни Плутт!
Именно эти два слова он отчаянно жаждал услышать.
— Я? — Виртуозный доильщик всевозможных аудиторий, Блинни отступил на шаг, повернулся к толпе и потянул ее за все доступные соски. — Я? — Изображая потрясение, конферансье схватил себя за грудки.
— Какой невероятный сюрприз! — драматически завопил он затем. — Но карты так сказали, — добавил Плутт, прежде чем кто-либо, а меньше всех внезапно пораженная страхом перед публикой Нибель смог ему возразить. — Так ты выйдешь за меня замуж? Скажи: «Да, Блин!»
— Да, Блин… — прошептала девушка, и весь амфитеатр буквально взорвался слезами и аплодисментами.
С похотливой ухмылкой Блинни Плутт подскочил к Нибели и ухватил ее за талию, увлекая девушку в левую часть сцены и направляясь к своей гримерке.
По праву причитавшуюся ему взятку помощник режиссера вполне мог получить немного позже.
Багровая молния промелькнула через небо над Мортрополисом в самом конце огненной бури, поджигая клубы хтонических дымоуглеродов, что поднимались от двигателей инфернального сгорания, установленных на паромах. Где-то переключился клапан, перегретый пар устремился по милям трубопроводов, и возвещавшая о конце очередной смены сирена заглушила все остальные звуки.
Мгновения спустя должен был начаться час пик. Улицам Мортрополиса снова предстояло ломиться от толп несчастных душ, вышвырнутых из одного места мучения и направляющихся для очередных восьми часов нестерпимого страдания куда-то еще.
Для обитателей подземного царства Уадда день был вполне обычный.
Точно таким же он был и для беспризорных сдельщиков.
— Итак, все знают, что нам предполагается делать? — задал вопрос высокий худой мужчина с козлиной бородкой. Из-под руки у него торчала небрежно засунутая туда скрипка.
— Да знаем, знаем, Бешмет. Ты уже и так нам все уши об этом прожужжал, — отозвалась предельно истощенная на вид фигура с кривоватой ухмылкой на физиономии.
— Послушай, Фауст, я просто хочу позаботиться о том, чтобы все вышло тип-топ, — рявкнул Бешмет. — Ведь именно мне предстоит всех отвлекать. Все глаза будут на мне сосредоточены. Если что-то пойдет не так…
— Да, мой милый, но ведь тебе все это нравится. Опасность, погоня, поклоняющаяся аудитория, — прохрипела Шпирс, помахивая ресницами. — Между прочим, часть тяжести я смогла бы снять с тебя небольшим вокальным сопровождением.
Глаза Бешмета тут же тревожно расширились. Вокальное сопровождение. Ну уж нет! С таким же успехом Шпирс могла бы назвать это пением. Потуги ее глотки на музицирование заставляли поскребывание ножом по краю тарелки казаться положительно благозвучным.
— Нет-нет, никакого пения, — выдохнул скрипач.
— Тогда вини только самого себя, радость моя, раз ты не позволяешь и мне немного отвлечь их внимание, — продолжила Шпирс. — А ведь я бы их по-настоящему отвлекла, знаешь это? Ладно, если ты не позволяешь мне петь, я могла бы… — Она покачала своей далекой от непривлекательности фигурой и надула губки. — Они бы от меня просто глаз отвести не смогли…
Рядом в тени жалкая фигура в рясе монаха Синнианского аббатства закатила глаза и что-то недовольно проворчала.
— Да они по-прежнему не могут, — прорычал Бешмет. — Ты только на них посмотри! — Вся группа сдельщиков стояла, трогательно высунув языки и пуская слюни.
К своему немалому негодованию, монах Синнианского аббатства зарделся и вынужден был быстро переключить свои мысли на дохлых псов и холодный душ.
— Ах, разве они не лапочки? — закулдыкала Шпирс.
Очень трогательно, — неодобрительно проворчал Бешмет. — Ладно, ребята, давайте с этим заканчивать. Вперед! — Раздраженно вскинув скрипку под подбородок, он атаковал их уши быстрым всплеском глиссандического крещендо из «Эротической симфонии в ре-миноре» композитора Шнютке.
— Ох-х. Сделай хоть перерывчик! — рявкнул Фауст, нервно подергиваясь. — Проклятый зуд! Я от котенка в кипятке слышал куда лучшую мелодию!
— Поистине музыкальная поэзия! — восхищенно объявил еще один член компании. Он зарделся и опустил глаза, а затем вдруг сложил на груди руки. — Поиграй еще немного, дорогой Бешмет!
Фауст покачал головой.
— Проклятье, я и забыл, что ты написал эту лабуду. О чем ты думал, когда продал за нее свою душу?
— Эх, дикарь ты, Фауст. Эти четыре такта на девять восьмых — самая технически сложная аппликатура за всю историю игры на скрипке! Если бы ты хоть что-нибудь знал о постмодернистских неоклассических работах, ты бы оценил это по достоинству, — в хорошо отрепетированной манере отбился от критики скрипач.
— Будь уверен, я и так все это по достоинству оценил, — проворчал Фауст. — Да, скажу тебе, эти четыре такта могут всю серу из ушей вычистить. Какого дьявола ты не загнал свою душу за что-нибудь более достойное?
— То есть как ты? — парировал Шнютке?
— Я заключил куда лучшую сделку, чем ты, приятель. Если взять выбор между написанием визгливой лабудятины и проведением двадцати четырех лет в самых лучших наслаждениях, какие только может выдержать тело, я знаю, что бы я предпочел. — Фауст ухмыльнулся в своей обычной излишне сладострастной манере.
— Мое имя прославлено по всем Тальпийским горам. Причем прославлено как принадлежащее общепризнанному гению во всех окрестных королевствах. А ты так же широко известен?
— О да, — ухмыльнулся Фауст. — Мое имя встречается в большем числе регулярно читаемых книжек, чем когда-либо будет упоминаться твое.
— Что-что?
— Я был на первой странице всех черных записных книжечек у прекрасных дам. Когда им хотелось славно провести время, они первым делом всегда звали меня!
Глаза Шпирс вспыхнули.
— Я продал свою душу ради искусства! — заявил Шнютке.
— А я за свою получил кучу забавы, — парировал Фауст.
Каждый из так называемых сдельщиков оказался в Уадде в целом по одной и той же причине. Всем им так отчаянно чего-то недоставало или им так срочно требовался какой-то навык, какой-то талант, что они поддались финальному искушению. Они трижды прошептали свои величайшие желания, адресуясь к местному демону, — и оказались здесь. Проданные, бесприютные, мучимые. Они считались нелегальными уаддскими иммигрантами. Пострадавшими от собственных необоримых желаний.
Вернее, все, за исключением жалкого монаха в тени. Он был одурачен одной роковой ночью в безмолвной часовне святого Маразма Регулярно Забываемого — и теперь застрял здесь. Его обрабатывали той же просмоленной щеткой, что и всех остальных, постоянно преследовали девятифутовые ментагоны — за бродяжничество и недозволенную организацию представлений на улицах Мортрополиса. Хуже того, в любой момент бодрствования (то есть по сути в каждый момент загробной жизни) их сделки находились в самых передних частях их разумов. Бешмет лучший скрипач из всех когда-либо рожденных, благодаря протянутой лапе помощи от местного демона теперь постоянно был охвачен отчаянным желанием выйти на люди и исполнить лучшие свои работы — и одновременно поражен почти полной неспособностью сделать
