— Ты была права — мой зять Филипп хотел соблазнить меня в тот день, когда мы с ним познакомились, и оглядывал меня, будто кобылицу на рынке. Что еще хуже — несчастная Мария перевернулась бы в гробу, если бы узнала о том, что он так скоро после ее смерти стал добиваться моей руки. Политический союз, необходимый для короля и королевы, — вот что такое брак.
— Дорогая моя, — смогла наконец я вставить слово, — мне грустно слышать, что вы говорите такие печальные вещи.
— Скорее я называю вещи своими именами, Кэт. Я хочу править страной самостоятельно. Только так я смогу чувствовать себя спокойно. Робин считает, что это ты настраиваешь меня против него, и потому я благосклонна к нему на людях, а когда нет посторонних, становлюсь холодна. Я пыталась объяснить ему, что дело вовсе не в этом, что я поступаю по своей воле и не собираюсь выходить замуж. Ну, ладно, сказано уже достаточно.
Елизавета протянула руку через мое плечо, забрала парламентскую петицию и разорвала ее пополам.
Рассказывая о напряженнейшем, изматывающем рабочем дне королевы, я добавлю, что во второй половине дня и по вечерам Елизавета принимала представителей иностранных государств, беседуя с ними на общепринятой латыни или же на их родном языке. Не раз и не два я видела, как отвисали челюсти у иноземных послов, когда они с невольным восхищением вглядывались в молодую стройную королеву. Кроме того, она выкраивала время для игры на лютне, чего не делала уже давным-давно, или садилась за клавесин. Елизавета доводила себя до изнеможения, и я понимала почему. Как же я изумилась, когда она объявила, что собирается пожаловать Роберту Дадли титул графа Уорика — титул, которого был лишен его отец. Она добавила, что приглашает всех желающих присутствовать при подписании указа в ее официальном приемном кабинете.
— Что это она задумала? — спросил у нас с Джоном Сесил sotto voce [80], пока остальные собирались и перешептывались, а королева уже заняла место за столом, передвинутом по ее распоряжению на середину кабинета.
Роберт, нарядившийся в изысканный бархатный дублет переливчато-синего цвета и чулки, стоял рядом с ней, надувшись, словно только что заполучил целое королевство.
— Мы в таком же недоумении, как и вы, — ответила я Сесилу.
— Не провела ли она нас? — пробормотал он себе под нос. — Королева делает вид, что холодна с Дадли, а между тем все-таки рассчитывает на него и хочет сперва вознести его повыше? Как гласит старинная пословица, «О женщины, непостоянство имя в…»
Я хмуро взглянула на него, но тут появилась Милдред и ткнула мужа локтем в ребра, заставив умолкнуть на полуслове.
— Я не потерплю, чтобы ты так унижал сильных женщин, любовь моя, — сказала она. — Кэт, как я рада снова видеть тебя! — И она от всей души крепко обняла меня, а потом и Джона.
Мы вчетвером стояли у дверей, когда королева стала вслух зачитывать прошение. Придворные быстро затихли.
— Ах, — воскликнула Елизавета трагическим голосом, высоко поднимая пергамент, перевязанный лентой с восковой печатью, словно желая получше присмотреться к тексту, — вот документ о даровании графского титула! Но ведь те, кто достигает столь высокого положения, должны быть вполне достойны высокого доверия и, безусловно, верны. А ваша семья, лорд Роберт, разве не изменила однажды Тюдорам?
В кабинете стало тихо, как перед бурей. С недоумением глядя на королеву, побелевший Дадли откашлялся.
— Ваше величество, я… Неужели вы не можете просто подписать эту бумагу, не упрекая меня публично в старых грехах?
— Ну, не так уж давно все это было. Боюсь, что мое решение оказалось преждевременным, а возможно, и недостаточно взвешенным, поэтому я хотя бы признаю при всех свою ошибку.
Как и парламентскую петицию (наедине со мной), Елизавета порвала свой указ — порезала его перочинным ножом, что лежал у нее на столе. Вместе с Джоном и Милдред я отшатнулась к выходившей в коридор двери, а Сесил, напротив, подался вперед.
— Вы не можете так унижать меня! — зарычал на королеву Роберт.
— Я поступаю так, как сама считаю нужным! — заорала она в ответ. — Клянусь адскими вратами, в нашей стране есть только один повелитель, и это — ныне царствующая королева!
Роберт Дадли резко развернулся и бросился к двери. Одни уступали ему дорогу, другие старались задеть плечом. Он никому не сказал ни слова, но на меня метнул бешеный взгляд и пробормотал с такой угрозой в голосе, какую мне никогда еще не доводилось слышать:
— Вы довели ее до этого, но вы за это заплатите.
Роберт остался при дворе, хоть и в немилости; он буквально кипел от злобы. Я обходила его стороной, а Джон рассказал, что между ним и Дадли дважды вспыхивали словесные перепалки. Елизавета однажды снова вспылила и отослала Джона ненадолго от двора за непочтительные отзывы о Роберте Дадли.
— Я знаю, как усмирить любого жеребца, пусть и самого норовистого, но ни с Дадли, ни с королевой нет никакого сладу, — сказал мне тогда Джон.
Когда же он возвратился (я не просила за него, просто не сказала за все время королеве ни единого ласкового словечка), было видно, что Елизавета сожалеет о своем поспешном и необдуманном решении. Зато как мы были ей признательны, когда ее величество пожаловала Джону должность, которая — она это знала — обрадует нас больше всего: он был назначен управляющим и главным егерем имения Энфилд, расположенного в графстве Эссекс, к северу от Лондона. Короче говоря, как только Елизавета позволила нам оставить обязанности при дворе, мы с полным правом поселились в поместье, которое уже столько лет нравилось нам обоим больше всех прочих.
— Это за вашу любовь ко мне и верность, — сказала королева, вручая указ о назначении на должности и о полномочиях.
На мгновение я задалась вопросом: а не порвет ли она и этот документ, как поступила с другими? Впрочем, я знала Елизавету. То был дар, продиктованный ее любовью к нам, и она доказала это, позволив мне уехать вместе с Джоном на шесть драгоценных недель — на весь август и начало сентября, — хотя и говорила часто, что не в силах расстаться со мной.
Елизавета обняла нас по очереди, потом расцеловала меня в обе щеки.
— Я завидую вашему прочному и счастливому браку, — призналась она, переводя взгляд с Джона на меня. — Да-да, не нужно ни жалеть меня, ни причитать — я говорю то, что думаю: глядя на вас, я вижу, что такие браки бывают на самом деле. Да простит меня Бог — я по-прежнему люблю Робина и буду любить его всегда, однако я должна выражать свою любовь к нему не как женщина, а только как монархиня. — Ее темные глаза, унаследованные от Анны Болейн, наполнились слезами, но королева сердито сморгнула их. — Я стану думать о том, как вы верхом скачете по Энфилду, как гуляете в тамошних лугах и… и еще о многом другом, — добавила она, шутливо толкнув Джона в плечо. — Теперь ступайте укладывать вещи, пока я не передумала. Увидимся снова, когда весь двор будет проезжать мимо Энфилда, перебираясь на лето в Гемптон-корт, ибо нынешним летом приходится вновь спасаться от поразившей Лондон оспы.
Я видела, что Елизавета вот-вот расплачется. Она буквально вытолкала нас из комнаты и захлопнула за нами дверь. Как я за многие годы научилась читать ее мысли и разбираться в ее чувствах, так и Джон насквозь видел меня. Он тут же сказал:
— Нет, тебе не нужно возвращаться и утешать ее. Для этого у нее есть Мария Сидней — королева никогда не была холодна с ней, не то что с ее братом. Так что пойдем, иначе я, пожалуй, переброшу тебя через плечо и увезу — как мне хотелось сделать в тот день, когда ты чуть не утонула в грязной луже, торопясь в шатер короля Генриха с платочком, посланным ему королевой Анной. Идем же, идем!
И я пошла за ним.
Мы провели вместе несколько чудесных, благословенных недель. В наши-то годы, когда обоим уже перевалило за полвека, мы насладились вторым медовым месяцем. Мы предавались любви, спали допоздна, слонялись по комнатам полуодетыми. Мы катались верхом по густым лесам, где дубы и березы понемногу
