Роберт Харрис
Архангел
Пролог. Рассказ Рапавы
«Смерть решает все проблемы: нет человека — нет проблем».
Давно это было — еще до того, как ты, парень, родился. У черного хода московского особняка стоял охранник и курил. Ночь была холодная, на небе ни луны, ни звезд, и охранник курил не только удовольствия ради, но и для того, чтобы согреться, — толстые крестьянские пальцы бережно держали картонный мундштук дымившейся грузинской папиросы.
Звали охранника Папу Рапава. Это был двадцатипятилетний мингрел с северо-восточного побережья Черного моря. Ну, а особняк, пожалуй, правильнее бы назвать крепостью. Он был построен еще при царе и занимал полквартала в дипломатическом районе Москвы. В морозной тьме окруженного стеною сада стояли вишневые деревья; за ними простиралась широкая улица — Садовая-Кудринская, а дальше находился Московский зоопарк.
Движения по улице не было, и когда воцарялась такая тишина, как сейчас, и ветер дул в сторону особняка, туда долетал вой томящихся в клетках волков.
Девчонка — слава богу! — перестала кричать, а то это действовало Рапаве на нервы. Ей было не больше пятнадцати, почти столько же, сколько младшей сестре Рапавы. Когда он подобрал ее и привез, она так посмотрела на него — ей-богу, парень, лучше об этом не рассказывать, даже сейчас, через пятьдесят лет.
Ну, словом, девчонка наконец заткнулась, и теперь Рапава мог спокойно, с удовольствием покурить, как вдруг зазвонил телефон. Звонок раздался в два часа ночи. Рапава никогда этого не забудет. Второе марта 1953 года, два часа ночи. Звук был пронзительный, точно у пожарной сирены.
Обычно — да будет тебе известно — в вечернюю смену дежурили четыре охранника: двое в доме и двое на улице. Но когда привозили девчонок. Хозяин любил, чтоб охраны было поменьше, во всяком случае, в доме, поэтому в ту ночь Рапава дежурил один. Он швырнул в темноту папиросу и, прыжками перелетев через караульную, затем через кухню, выскочил в коридор. Телефон старого, довоенного образца висел на стене — господи, ну и шум же он поднял! — и все еще звонил. Рапава снял трубку.
Мужской голос произнес: «Лаврентий?»
«Его нет на месте, товарищ».
«Разыщи его. Это Маленков». — Обычно Маленков говорил медленно и внушительно, а сейчас хрипел, и вголосе слышалась паника.
«Товарищ…»
«Разыщи его. Скажи, что случилась беда. Беда на Ближней».
— Знаешь, что такое Ближняя, парень? — спросил старик.
Они сидели вдвоем в крошечной спальне на двадцать третьем этаже гостиницы «Украина» в дешевых пластмассовых креслах, чуть не касаясь коленями друг друга. Лампа у изголовья отбрасывала их тени на оконную занавеску, один профиль острый, иссушенный временем, другой — не первой молодости, но еще не заострившийся.
— Да, — сказал мужчина средних лет, которого звали Келсо Непредсказуемый. — Да, я знаю, что такое Ближняя. («Конечно, черт побери, я это знаю, — хотелось ему сказать, — я целых десять лет преподавал историю Советского Союза в Оксфорде…»)
В сороковые и пятидесятые годы в Кремле под Ближней подразумевалась Ближняя дача. И располагалась она в Кунцеве, на окраине Москвы: двойной забор по всему периметру, спецподразделение НКВД в составе трехсот человек и восемь тридцатимиллиметровых зениток, — все это находилось в березовой роще для охраны дачи, на которой жил одинокий старый человек.
Келсо терпеливо ждал, когда старик продолжит свой рассказ, а Рапава возился со спичками, пытаясь закурить. Ему это никак не удавалось. Толстые пальцы без ногтей не могли ухватить тоненькую спичку.
— И что же было дальше? — Келсо пригнулся к старику и поднес огонек к его папиросе, рассчитывая, что при этом вопрос прозвучит как бы между прочим и Рапава не заметит волнения в его голосе. На стоявшем между ними столике среди пустых бутылок, грязных рюмок и смятых коробок из-под «Мальборо» был спрятан маленький магнитофончик, который Келсо установил, когда Рапава, как ему казалось, смотрел в другую сторону. Старик затянулся папиросой и, с блаженным видом поглядев на тлевший кончик, швырнул коробок со спичками на пол.
— Значит, знаешь, что такое Ближняя? — наконец произнес он. — Тогда должен догадаться, как я поступил.
Папу Рапава повесил телефонную трубку и через тридцать секунд уже стучал в дверь комнаты, где находился Берия.
Член Политбюро Лаврентий Павлович Берия, в свободном красном шелковом кимоно, из которого выглядывал живот, похожий на мешок, набитый белым песком, выглянул из комнаты, обозвал Рапаву «жопой», вытолкал в коридор и прошлепал мимо него к лестнице, оставляя на паркете следы потных ног.
Рапава через открытую дверь заглянул в спальню и увидел прежде всего тяжелую медную лампу в виде дракона, затем большую деревянную кровать с розовыми простынями и на них — белые ноги девчонки. Она лежала, словно распятая, широко раскрытые глаза были неподвижны и пусты. Девчонка даже не попыталась прикрыться. На ночном столике стоял графин с водой и батарея бутылочек с лекарствами. По светло-желтому обюссонскому ковру были рассыпаны крупные белые таблетки.
Рапава не помнил, сколько времени он простоял, пока не вернулся запыхавшийся от подъема по лестнице, взвинченный разговором с Маленковым Берия; он бросил девчонке одежду, крича: «Убирайся! Убирайся!» — и велел Рапаве подать машину.
Рапава спросил, кого позвать. (Он имел в виду Саркисова, начальника охраны, обычно всюду сопровождавшего Хозяина, и, возможно, Надария, упившегося до потери сознания и храпевшего в караульной.) При этом вопросе Берия, который, став спиной к Рапаве, начал снимать кимоно, на секунду замер и, обернувшись, посмотрел на него поверх жирного плеча — маленькие глазки блеснули за стеклами пенсне.
«Никого, — наконец произнес он. — Поедешь только ты».
Машина была американская — двенадцатицилиндровый темно-зеленый «паккард» с приборной доской в полметра шириной, — настоящая красавица. Рапава вывел ее из гаража и, развернувшись, подогнал к главному входу во Вспольном переулке. Не выключая мотора, чтобы машина нагрелась, он вылез из нее и занял положенное охраннику место у задней дверцы: левая рука на бедре, пальто и пиджак расстегнуты, кобура пистолета приоткрыта, правая рука на рукоятке «Макарова», глаза озирают улицу. Из-за угла выскочил Резо Думбадзе, тоже мингрел, пытаясь понять, что происходит; в эту минуту из дома вышел Хозяин.
— В чем он был?
— Да откуда мне знать, парень? — раздраженно откликнулся старик. — И, кой черт, какая разница?
Вообще-то, вспомнил Рапава, Хозяин был во всем сером: серое пальто, серый костюм, серый джемпер, без галстука; и при своих покатых плечах, при здоровенной голове куполом, да еще в пенсне, он был — ну настоящая сова, старая зловредная серая сова. Рапава открыл дверцу машины, и Берия залез на заднее сиденье, а Думбадзе, находившийся в каких-нибудь десяти шагах от них, вопросительно развел руками: «Мне-то что, черт побери, делать?», Рапава лишь дернул плечом: «А я, черт побери, откуда знаю?» Он обежал вокруг машины, сел за руль, включил первую скорость, и они поехали.
Рапава десятки раз проезжал эти двадцать километров до Кунцева — всегда ночью, в колонне машин, сопровождавших Генерального секретаря. И должен сказать тебе, парень, ну и спектакль это был! Пятнадцать автомобилей с зашторенными задними стеклами, добрая половина Политбюро: Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Хрущев плюс охрана — выезжали из Спасских ворот Кремля и мчались со скоростью сто километров в час по улицам, вдоль которых стояли две тысячи энкавэдэшников в штатском, и милиция останавливала на перекрестках все другие машины. А в каком автомобиле едет Генсек, никто никогда не знал. Только когда сворачивали с шоссе в лес, один из больших «зилов» вдруг выскакивал вперед, во главу колонны, а все остальные замедляли ход, давая дорогу полноправному наследнику Ленина.
