— Правильно, Алиса. Она здесь сегодня?
— Ее застрелили, Эр-Джей.
— Господи! В самом деле?
— А почему вы наблюдали за мной на улице? — спросил Келсо.
— Должно быть, из коммерческих соображений. Хочешь делать деньги — не бойся рисковать. Три сотни за ночь. Скажем, три ночи в неделю. Девятьсот долларов. Три сотни отдаешь на защиту. Все равно остается шесть сотен чистыми. Двадцать тысяч долларов в год — не так плохо. Это составляет… семь средних годовых жалований. И никаких налогов. Игра стоит свеч. Приходится идти на риск. Все равно что работать на буровой вышке. Позвольте угостить вас пивом, профессор. Так почему я не должен был за вами наблюдать? Я же репортер, черт возьми. Все, кто приходит сюда, наблюдают за остальными. Здесь сегодня с полмиллиарда долларов. При этом только у русских.
— Мафия?
— Нет, просто бизнес. Как в любом другом месте.
Площадка для танцев была забита, все громче становился шум, гуще дым. Включили новые световые эффекты — и все белое засверкало. Зубы, глаза, ногти, банкноты блестели во мраке, как ножи. Келсо слегка опьянел и потерял представление о том, где находится. Однако он был не настолько пьян, как изображавший пьяного О'Брайен. Что-то чувствовалось в репортере такое, от чего Келсо пробирала дрожь. Сколько ему лет? Тридцать? Он еще не встречал молодого человека, который так спешил бы пробиться.
Келсо спросил Анну:
— Когда тут все кончается?
Она показала ему пять пальцев.
— Хотите потанцевать, господин профессор?
— Попозже, — сказал Келсо. — Возможно.
— Настоящая Веймарская республика, — заметил О'Брайен, вернувшись с двумя бутылками пива и диетической кока-колой для Анны. — Разве не об этом вы писали? Посмотрите вокруг. Господи, не хватает только Марлен Дитрих в смокинге, и мы с вами могли бы быть в Берлине. Кстати, профессор, мне понравилась ваша книга. Я вам это уже говорил?
— Говорили. Спасибо. Ваше здоровье.
— Ваше здоровье. — О'Брайен приподнял бутылку, сделал из нее глоток, затем пригнулся к Келсо и стал кричать ему в ухо: — Настоящая Веймарская республика — такой я ее себе представляю. Смотрите сами. Шесть схожих признаков, о'кей? Во-первых, большая страна, гордая страна, лишившаяся своей империи, в действительности проигравшая войну, но так и не понявшая, как же это произошло, и потому считающая, что, должно быть, получила удар ножом в спину. Отсюда большая обида, так? Во-вторых, демократия в стране, никогда не знавшей демократии: откровенно говоря, Россия не отличит демократию от дыры в земле. Людям это не нравится, они устали от бесконечных споров, они хотят твердой линии, любой, но твердой. В-третьих, бесконечные инциденты с другими странами: множество людей этой национальности сидят за рубежом и утверждают, что к ним придираются. В-четвертых, антисемитизм: господи, да теперь на любом углу можно купить марши СС. Остаются два момента.
— Хорошо. — Неприятно было слушать собственные взгляды, изложенные в такой пародийной форме, точно ты на семинаре в школе…
— Экономический крах, а он вот-вот наступит, вам не кажется?
— И?
— Разве не очевидно? Гитлер! Они пока еще не нашли своего Гитлера. Но когда найдут, я полагаю, берегись мир. — О'Брайен положил указательный палец левой руки под нос и вскинул правую руку в нацистском приветствии. Сидевшие в другом конце бара русские бизнесмены загикали и зааплодировали.
После этого вечер принял весьма бурный характер. Келсо танцевал с Анной, О'Брайен — с Натальей, все они еще выпили: американец предпочел пиво, а Келсо попробовал коктейли — «Б-52» и «Камикадзе»; они поменялись партнершами, еще потанцевали, и настала полночь. Наталья была в обтягивающем красном платье из скользкой, как пластик, материи, и тело под ним, несмотря на жару, было холодное и твердое. Она явно что-то приняла. Глаза у нее были расширены и то и дело разъезжались. Она спросила Келсо, не хочет ли он уединиться с ней. Он ей так нравится! Пятьсот долларов — и она на все для него готова, но он дал ей пятьдесят за танец и пошел назад к бару.
Его не отпускало гнетущее чувство. Он сам не знал почему. Просто чувствовал запах исступления, такой же сильный, как духи и пот. Исступленное желание. Исступленное желание продать. Исступленное стремление делать вид, что тебе хорошо. Девица с длинными светлыми волосами и жестким лицом уводила из зала, таща за галстук, пьяного молодого человека, который еле передвигал ноги. Келсо решил выкурить в баре сигарету и уйти… впрочем, нет, он передумал и сунул сигарету обратно в пачку. Надо уходить.
— Рапава! — крикнул бармен.
— Что? — Келсо приложил руку к уху.
— Вон она. Она здесь. — Что?
Келсо посмотрел в том направлении, куда указывал бармен, и сразу увидел ее. Ее. Он перевел взгляд дальше, потом снова на нее. Она была старше других: коротко подстриженная брюнетка, глаза обведены черной тушью, черная помада на губах, бледное, как у мертвеца, лицо, одновременно широкое и худое, с торчащими, как у черепа, скулами. Азиатское лицо. Мингрельское.
Папу Рапаву выпустили из лагеря в 1969 году. Женился он, скажем, в 1970-71. Сын воевал в Афганистане. А дочь?
— Приятных сновидений, профессор… — О'Брайен под руку с Натальей проскользнул мимо, подмигнув через плечо. На другой руке у него висела Анна — любовь втроем. — Не слишком это респектабельно, но… — Остальные слова потонули в шуме.
Наталья обернулась, хихикнула, послала Келсо воздушный поцелуй.
Келсо неуверенно улыбнулся, помахал в ответ, поставил стакан на стойку и пошел вдоль бара.
Черное платье для коктейлей из блестящей ткани, до колен, без рукавов, голая белая шея и голые руки (нет даже часов), черные чулки, черные туфли. В ней было что-то не совсем обычное, она словно излучала тревогу и даже в шумном баре была как бы в изоляции, одна. Никто с ней не заговаривал. Она пила минеральную воду прямо из бутылки и ни на что не смотрела — глаза были пустые, и когда Келсо поздоровался, она безо всякого интереса повернулась к нему. Келсо спросил, не хочет ли она выпить.
Нет.
В таком случае потанцевать?
Она окинула его взглядом, подумала, передернула плечами.
О'кей.
Она прикончила бутылку, водрузила ее на стойку бара и, протиснувшись мимо Келсо на площадку для танцев, повернулась и остановилась в ожидании. Он последовал за ней.
Она ничего из себя не изображала, и ему это в ней понравилось. Танец был просто вежливым преддверием к бизнесу, так брокер с клиентом беседуют секунд десять, расспрашивая друг друга о здоровье. С минуту она лениво двигалась по краю площадки, затем пригнулась к нему:
— Четыреста.
Никаких духов, лишь слабый запах мыла. Келсо сказал:
— Две сотни.
— О'кей.
И она, не оглядываясь, пошла с площадки, а Келсо, безмерно удивленный тем, что она даже не попыталась торговаться, постоял еще с секунду один. Затем направился за ней вверх по винтовой лестнице. Бедра, обтянутые платьем, были у нее полные, талия широкая, и Келсо подумал, что недолго ей еще участвовать в этой игре — тягаться с девушками, которые на восемь, десять, а может быть, даже на двенадцать лет моложе.
Они молча взяли свои пальто. Ее пальто было дешевое, тоненькое, слишком короткое для зимы.
Когда вышли на холод, она взяла его под руку. Тут он ее поцеловал. Он был слегка навеселе, и ситуация
