вскрикнул кто-то, чудо, и уже не было сомнений, что эта парящая в воздухе женщина была истинная Сент- Мари-де-ля-Мер, пришедшая, как в старых сказаниях, на выручку к своим дщерям.
Обнаружение загоревшегося от молнии дерева в ста ярдах от монастыря также воспламенило слухи о чудесном избавлении. Я слыхала, что теперь построили для Святой Марии Морской маленькую часовенку, что новую Марию вернули на материк и что перед монастырской часовней появилась новая русалка, настолько похожая на прежнюю, что почти не отличишь. Уже известно, что она обладает искусством целительства, и даже из Парижа приходят сюда паломники, чтобы поглазеть на то место, где она явилась глазам более шестидесяти очевидцев.
Епископ Эврё поспешил подтвердить легенду о Явлении, объявив Лемерля самозванцем и обвинив в многочисленных обманах и безнравственности. Чудесное появление лилии, эмблемы Святой Девы, на плече обвиняемого было истолковано как явное доказательство истинности Явления Девы и одновременно его собственной связи с силами Тьмы, после чего его, подавленного и не сопротивлявшегося, взяли под стражу, чтоб судить мирским судом.
Невольно я испытала некоторое чувство печали. Я ненавидела его в прошлом, но с тех пор, мне кажется, я лучше его узнала, и если не простила, то по крайней мере стала понимать. Его, по слухам, увезли на материк, к реннскому судье для допроса. Ненадолго я наведалась в Ренн, видала то круглое здание, в котором его содержали, читала оповещение на дверях об его аресте. Там же объявлялось и о предстоящей над ним экзекуции — пожалуй, я узнала мстительную руку епископа в кое-каких деталях, и это явно превосходило по изобретательности и жестокости расправу над убийцей короля Равальяком.
Епископ и его племянница вернулись в Монтобан, родовое гнездо Арно. Судя по всему, Изабелла изъявила желание перейти к более скромному образу жизни, подальше от побережья, и вступила в некий почтенный монашеский орден, на сей раз в качестве рядовой монахини, и там, я надеюсь, она научится жить в мире и забвении.
Что же касается епископа, то с ним дело обстояло не так гладко. Хоть он заявлял, что его признание в церкви ложно, что произнес он его под влиянием страха, от последствий того случая он так и не сумел оправиться. Тайно распространялись слухи о его трусости; прежде открытые двери вежливо закрывались, дружеские связи обрывались, с амбициями пришлось распроститься. До меня доходили сведения, что и он собирается удалиться на покой — под предлогом ухудшившегося здоровья — в тот самый монастырь, где аббатствовал его брат.
Что до меня, то в тот же день я покинула монастырь. Оставаться — означало подвергнуть себя аресту — кроме того, слишком много событий происходило там, и оно уже перестало служить мне родным домом. И я ушла, забрав с собой также и доброго коня Лемерля, вместе с деньгами и провиантом, обнаружившихся в притороченных к седлу сумах.
Я нашла Флер в условленном месте, сиротское выражение исчезло с ее лица, — да и было ли когда? — и мы припустили бегом через дамбу, всю дорогу подгоняемые приливом, и через три часа были в Порнике.
Не думаю, чтоб они старались меня отыскать. Епископ уже имел в руках виновника, а дольше выставлять напоказ позор своей Изабеллы ему явно не хотелось. Думаю, что он позволил мне затеряться, чтобы не знать всего того, что я могла бы рассказать, и к тому же нас уже отделял прилив и остров, и одиннадцать часов ожидания очередной возможности проехать по дамбе.
Странствия с Лемерлем научили меня быть предусмотрительной. Я продала его лошадь, как давным- давно продала и мула Джордано, а на вырученные деньги купила себе фургон и мула. На наши деньги мы неплохо жили, Флер и я, останавливаясь у рынков в городках, чтоб закупить себе провиант, но в остальное время старались держаться подальше от больших дорог, опасаясь столкновения с людьми епископа. Неподалеку от Перпиньяна мы прибились к цыганам, которые, когда я поведала им свою историю, приняли нас, как родных. Мы проскитались с ними почти три месяца, пока не повстречали труппу итальянских бродячих актеров, которые согласилась взять нас обеих к себе.
С этого времени мы исколесили все провинциальные городки округи.
И все же иногда, — и много раз за последнюю зиму, — я спрашивала себя, не пора ли покончить со всем этим. Дощатый пол не так крепок, как земляной, и мысль о своем собственном участке земли постоянно преследует меня даже в нынешнее счастливое время. Флер нужно местечко спокойное, дом. Домик у деревни, очаг, утки и коза, огород… Возможно, жизнь в монастыре несколько притупила во мне вкус к странствиям, или просто я чувствую приближение зимы. Я втайне лихорадочно подсчитываю, сколько у нас денег, и обещаю себе, что еще до наступления зимы у меня будет свой домик, свой очаг… Флер бьет в тамбурин, смеется.
Больше года прошло с тех пор, как я покинула монастырь. Я по-прежнему вижу его во сне, а также подруг, которых я там оставила, и мою славную Перетту — как бы я хотела забрать ее с собой! В каком-то смысле я скучаю по монастырской жизни; мне не хватает моего садика с травами, того, как мы собирались в здании капитула, библиотеки, уроков латинского, долгих прогулок по отмелям к морю. Но здесь мы свободны. Кошмары Флер уже давно прекратились, и в этом году она заметно подросла, волосы стали темно- бронзовые, но на концах все еще выгоревшие с тех пор, на островном солнце. И хотя порой меня печалит мысль о том, что она совсем скоро, в один прекрасный день вырастет, станет девушкой, совсем взрослой, для меня она по-прежнему милая Флер, своенравная, но доверчивая, полная открытой радости перед всем миром. На прошлой неделе посыльный, прибившийся к одной труппе с севера, принес мне пакет. На нем стояло:
Я распечатала конверт. В нем был плотный лист бумаги, весь исписанный той же незнакомой мне рукой, и еще две газетные вырезки. Когда я разворачивала листы, что-то выпало из бумаг и покатилось на землю. Я нагнулась, чтобы поднять. То был маленький эмалевый медальон, так хорошо мне знакомый: на нем Кристина Чудотворная, творительница чудес, раскинула руки в кольце оранжевого пламени.
Я прочла письмо. Вот оно:
Печатный текст, датирован сентябрем 1610. Ренн, Арестантская.
Непостижимая и полная ужаса колдовская история!
Августа двадцать первого дня в аббатстве Сент-Мари-де-ля-Мер был задержан преступнейший чудодей, обвинен в злодеяниях, судим и признан виновным во всевозможных прегрешениях против Господа Бога и Святой Церкви. Под личиной святого отца обвиняемый Лемерль, он же Черный Дрозд, был изобличен
