ведомость «Альфы». Несмотря на это, ей нравилась такая работа, которая еще больше приближала ее к Нату, если можно было быть еще ближе. Барбара чувствовала, что отношения мужчины и женщины тем лучше, чем больше у них общих интересов. Общие интересы, которые у них были, цементировали их любовь. Оглядываясь назад, она понимала, что одна из неудач ее первого брака заключалась в том, что они с Диком были абсолютно разобщены в профессиональном плане.
На этот раз такого не случится. Она и ее новый муж будут делить не только личную жизнь, но и работу. В результате они лучше будут понимать цели, проблемы и интересы друг друга. И подчас они с Натом даже обсуждали, не оставить ли ей «Дж. и С.», с тем чтобы наняться в штат «Альфы».
Барбаре повезло: у нее был еще один шанс, и предоставил его Нат Баум.
В два часа ночи, как только Нат ушел, Барбара села и написала ему любовное письмо, первое в жизни. Она написала его на бумаге, которую он подарил ей. В символическом смысле это начало их супружества, подумала Барбара. И ей нисколько не показалось странным, что письмо она адресовала ему на службу, надписав на конверте: «Личное».
– Пора, – сказала Барбара спустя три недели, – завтра я скажу им. – Была вторая пятница марта, и прошедшие недели были как медовый месяц. Никогда еще она не любила ни одного мужчину такой всепоглощающей любовью, как Ната Баума.
В ответ он спросил, не грустно ли, что ему пришлось ждать пятидесятилетия, чтобы встретить женщину своей жизни. Барбара ответила, что лучше поздно, чем никогда, и они укрылись в своем коконе, сотканном из блаженства.
Но блаженство имело конец, и Барбара, которая все откладывала и откладывала тот момент, когда сообщит детям о своем намерении вторично выйти замуж, сознавала, что дальше тянуть нельзя. К тому же она волновалась, как Кристиан и Аннетт примут своего нового отца.
– Позвонишь мне в воскресенье вечером? – спросила она Ната. Она все еще нуждалась в подтверждении.
– Ты же сама знаешь, что позвоню. Зачем спрашиваешь? – ответил он.
Хотя Барбара и не хотела себе в том признаться, но ее задевало, что она лишена возможности звонить Нату, который продолжал жить с женой. Нат советовался с адвокатом насчет развода, и тот сказал, что ему ни при каких обстоятельствах нельзя делать первого шага, иначе он лишится многих прав в ходе бракоразводного процесса. Это даст возможность Эвелин обвинить его в измене, и у нее появится козырь в разделе имущества и в вопросах, связанных с дочерью. Барбаре казалось негуманным, что причуды законодательства вынуждают людей продолжать совместную жизнь, тогда как оба рвутся на свободу.
– Когда ты сможешь выехать?
– Когда мы решим все проблемы. Я не хочу, чтобы Эвелин настраивала Джой против меня.
– Неужели она на это способна? – Нат обожал дочь, и Барбара считала непостижимым, что Эвелин может запретить Нату видеться с Джой.
Нат пожал плечами.
– Не знаю, – сказал он и покачал головой. Он помрачнел, и Барбара прижала его к себе и держала так, пока тяжелая минута не прошла.
Нат говорил ей, что для него продолжать жить с Эвелин под одной крышей стало физически невыносимым. Он очень нервничал и пил больше обычного. Иной раз, встречаясь с ним в пять часов вечера, Барбара замечала, что от него уже попахивает алкоголем, но стоило ей однажды указать ему на это, как он пришел в страшное раздражение и заявил, что, поскольку он всегда любил выпить, то и не собирается отказывать себе в этом удовольствии и впредь. «Пилить» было не в характере Барбары, и она прекратила разговор на эту тему. Это все временно, говорила она себе, это пройдет, как только Нат переедет. А пока что ему нужно понимание и никакой суеты.
– В воскресенье позвоню, – сказал он. – Если сумею выбраться, то заеду к тебе. Я тебя люблю.
– Я тебя тоже, – сказала Барбара. Она ненавидела постоянные разлуки и дождаться не могла того дня, когда они с Натом смогут быть все время вместе. Она хорошо понимала его раздражительность, поскольку чувствовала то же самое. Постоянное напряжение чередующихся встреч и разлук было равносильно мясорубке.
Едва он вышел от нее, как она уже стала предвкушать новую встречу – в воскресенье. Жить так было ужасно, и Барбара недоумевала, почему никто никогда не говорит о той боли, которую таит в себе любовь. Наверное, в Америке это один из самых строгих секретов: любовь может приносить и боль.
На следующий день в Полинге Барбара сообщила Кристиану и Аннетт, что у них будет новый папа. То, что они ответили, в точности отражало разность их характеров.
Аннетт было уже почти четырнадцать, она выросла из своих детских игрушек и сделала широкий жест, подарив свою коллекцию из ста тридцати восьми детских картинок десятилетней девочке, соседке по улице. Она выросла и из своих детских мечтаний стать балериной и танцевать с Нуриевым, как и из более поздних грез выйти замуж за актера Дэвида Фроста, поскольку у него такой смешной акцент. В настоящий момент она хотела быть как Джейн Фонда.
В той же мере, в какой Аннетт стремилась не отставать от времени, Кристиан в свои тринадцать лет был старомоден. Он был одержим спортом и идеей мужественности. Наверное, думала Барбара, жизнь среди женщин заставила его более настойчиво доказывать, что он рожден мужчиной. Когда Барбара сказала, что у него будет новый отец, Кристиан взвился.
– Одного мужчины в семье вполне достаточно, – сказал он. – К тому же у меня уже есть папа. Другой мне не нужен.
Его ярость поразила Барбару, но потом она поняла, что он, наверное, всего лишь боится соперничества.
– А ты не думаешь, что было бы хорошо, если бы рядом находился мужчина, с которым ты можешь поговорить? Ведь он будет на твоей стороне, – подчеркнула она. Кристиан обдумал ее слова.
– Но уж на мой стул-то он не сядет, – объявил он. За едой Кристиан сидел во главе стола, как отец семейства. Эванджелин Друтен называла это «папин стул». Кристиан не намерен был никому его уступать.
– Ему не нужен твой стул, – сказала Барбара. – Он хочет стать твоим другом. Тебе разве не хочется иметь нового друга?
Кристиан почувствовал, что мать перешла в оборону, и отказался разговаривать с ней до конца выходных. Барбара винила сама себя. А кого же еще! С молчаливого согласия Барбары бабушка избаловала Кристиана, да и сама она, терзаемая комплексом вины, была не слишком строга с сыном.
Аннетт повела себя парадоксально. Перво-наперво она поинтересовалась, чем Нат занимается. Когда Барбара ответила, Аннетт заявила:
– Бизнесмен. У-ух. Ненавижу бизнесменов! Они думают только о деньгах. Все бизнесмены – капиталисты, а капиталисты – жирные свиньи, – сказала Аннетт. – Анджела Дэвис так говорит.
Барбара не ответила. Как она должна обращаться с тринадцатилетней коммунисткой? Она, не раздумывая, решила, что некоторые проблемы надо оставлять незамеченными.
Барбара уже рассказывала матери о существовании Ната. И хорошее, – что он умен, честен, нежен, чувствен, – и плохое, – что он женат и добивается развода, он еврей, но в синагогу не ходит и вообще в Бога не верит, и, наконец, что он почти на двадцать лет старше ее.
– Да, проблем много, – сказала Эванджелин Друтен.
– Я знаю, – ответила Барбара, – но мы любим друг друга и надеемся их преодолеть.
– Ну, если ты уверена… – сказала мать. Она ни в коей мере не была невежлива, но Барбара предпочла бы, чтобы мать поддержала ее. В то же время ей уже достаточно лет, что же – опять искать поддержки у матери? Она и сама мать, и посмотрите, как она беспокоится о своих детях, о их будущем. Все это совершенно естественно.
– Как бы то ни было, – сказала Барбара, – вы полюбите Ната. Я знаю.
Эванджелин Друтен кивнула. Она желала добра своей дочери и не хотела выставлять напоказ свои сомнения.
Прощаясь с Барбарой вечером в воскресенье, Аннетт отвела ее в сторону:
– Когда мы познакомимся с Натом?
– Скоро. Очень скоро.
