вспомнила свое сорокалетие. Не сказать, чтобы она была в восторге от этого события. Оно пришлось как раз на те годы, когда многие, включая ее дочь, взялись утверждать, что после тридцати человек ни на что не годен. К тому же сорокалетие напомнило ей о том, что не за горами и климакс, а вместе с ним и невозможность иметь больше детей. Хотя с этим она уже давно смирилась. Сорокалетие напомнило ей о быстротечности времени, но поскольку здесь от нее ничего не зависело, она свыклась и с этой мыслью.
В этом как раз и заключалось главное отличие ее от Ната: она принимала вещи такими, каковы они есть, а он боролся. Эвелин не знала, что лучше. Иногда ей казалось, что права она. Какой толк прошибать лбом стену? А временами она мечтала стать похожей на Ната. Тем не менее бороться с собственным пятидесятилетием казалось Эвелин бессмысленным. Как бы ты ни старался, тебе все равно не победить.
Она продолжала звонить, и наконец Нат взял трубку. Было уже за полночь.
– Я не могла до тебя добраться, – сказала Эвелин.
– Я знаю.
– Это из-за юбилея?
– Это не из-за юбилея. – Тон, каким он это произнес, ошарашил ее.
– Знаешь, – сказала она, не зная, что еще она может сказать, – ты, пожалуй, еще можешь прилететь завтра утренним рейсом. Я не хотела тебе говорить, но я приготовила тебе сюрприз. У нас будут гости… – Даже продолжая тараторить, она чувствовала себя полной идиоткой. – Я пригласила всех твоих…
Вместо ответа он бросил трубку.
На следующее утро Эвелин обзвонила всех гостей и сообщила, что чествование переносится, после чего вылетела в Нью-Йорк рейсом 8.30.
В десять часов она позвонила в дверь квартиры 3-Б, но ответа не последовало. Она позвонила еще четырежды, подождала, но опять никто ей не открыл. Она сомневалась, открывать ли своим ключом. Ночной разговор с Натом напугал ее. Она покричала через дверь, и ей опять никто не ответил. Тогда она открыла сумочку и достала ключи. Господи, ведь это ее собственная квартира, почему же она чувствует себя незваной гостьей? Ею овладел безотчетный страх. Собственно говоря, что она ожидает там увидеть – изуродованные трупы, следы зверской жестокости? Она сказала себе, что так вести себя нелепо, и вошла.
– Нат! – позвала она из передней. Ответа снова не было. Она заглянула на кухню. На рабочем столе стояли две открытые бутылки содовой, а в раковине лежала на боку банка растворимого кофе, и там, куда капала вода из крана, образовалась темно-коричневая лужа.
В гостиной было пусто и чисто, если не считать номера «Нью-Йорк пост» за пятницу, переполненной пепельницы и двух пустых бутылок «Дюара».
– Нат?
В кабинете его тоже не было. Эвелин пересекла холл и вошла в спальню. В комнате был полный разгром. Простыни содраны, а покрывало разорвано. Нат голый лежал поверх матраса. Он спал или был без чувств? Эвелин прикоснулась к его лбу – он был весь в испарине.
С потолка криво свисала люстра в стиле антик, все до единого плафоны в виде свечек были разбиты, а кровать и ковер усеяны осколками. Фарфоровой настольной лампой, по-видимому, ударили о стену, а в ванную вела дорожка подсохшей рвотной жижи. Одежда Ната, с которой он обычно обращался очень бережно, валялась где попало. Галстук болтался на ручке двери. Рубашка небрежно свесилась одним рукавом с туалетного столика. Скомканные брюки лежали на тумбочке Эвелин, а нижнее белье брошено под кровать. Окна оставались закрытыми, а кондиционер выключен. Учитывая, что стояла июльская жара, запах в комнате был такой, как если бы там накануне произошла резня.
– Нат?
Он лежал неподвижно, не подавая признаков жизни.
Эвелин прошла в ванную за полотенцем и губкой – по крайней мере, обтереть ему лицо. Войдя в ванную, она ахнула. На кафельном полу валялось то, что осталось от ее духов – «Джой», «Арпэж» и «Норель». Все полотенца, какие были, валялись там же, в луже духов и осколков. Все, что можно разбить, было разбито: зеркало над ванной, настенные лампы, которые висели над зеркалом, дверь в душевую, три стеклянные полочки с косметикой, ароматическим маслом для ванн и лосьонами после бритья, а также флакон с зубным эликсиром и лосьон для рук. Тюбик зубной пасты выжали на коврик, а сверху все посыпали пудрой. И в довершение, на стене против крана красовалась, начертанная алой губной помадой ярко- красная надпись: «Пошел ты…» Белые в розовую клетку обои, которыми были оклеены стены и потолок, оказались, таким образом, совершенно испорчены.
Эвелин потребовалось не больше минуты, чтобы оценить ущерб. Она была поражена, сколько злобы и ненависти испытала на себе эта ванная.
Вдруг на бачке унитаза Эвелин заметила противозачаточный колпачок. Он был запачкан влагалищной слизью и – ну конечно! – спермой. Чьей? Ната?
Ох, Нат! Ну зачем ты притащил ее сюда? Кто бы она ни была, почему это надо было делать здесь? Почему было просто не пойти в отель или мотель, как делают все твои друзья? Зачем тащить эту мразь в дом?
Из бельевого шкафа Эвелин вытащила новую губку, смочила ее под холодным краном и отжала, а затем прошла назад в спальню, осторожно переступая через грязь и осколки на полу.
Она отерла Нату лицо. Он не шелохнулся. Не открыл глаз, не издал ни звука.
Эвелин принялась за уборку. Первым делом она собрала его одежду. Под кроватью она обнаружила голубые женские трусики. На своей тумбочке нашла керамическую ручку шнура от жалюзи, сам шнур валялся отдельно. Все это она бросила в мусорную корзину.
Она сходила на кухню и достала из чулана щетку, веник и совок. После этого она взялась за ванную. Подобрала крупные осколки стекол, вытерла лужу из духов и зубного эликсира и очистила коврик от пудры. Она принесла пылесос, и было слышно, как осколки звенят в трубке. Вычистила ванну и раковину, бумажной салфеткой взяла колпачок и бросила в мусорную корзину вслед за трусиками и ручкой от жалюзи. Сухим пятновыводителем она обработала надпись на стене, но лишь размазала буквы и обесцветила обои. Придется их ободрать и заменить на новые.
Эвелин тщательно собрала все полотенца и губки и отнесла их в мусоропровод. На площадке никого не было. В июле на выходные их дом почти вымирал. Она слышала, как с грохотом летит вниз по трубе ручка от жалюзи.
Вот если бы можно было так же выбросить свои мысли и свою память…
Эвелин вернулась в квартиру, навела порядок на кухне и приготовила себе чашку кофе. С чашкой в руках она прошла в спальню и села там на пуфик, глядя на Ната, как будто это могло помочь ей понять его. Он не слышал ни гула пылесоса, ни шума льющейся воды, ни звука ее голоса. Интересно, что еще, помимо алкоголя, он принял?
В три часа дня он проснулся.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он.
– Я могу задать тебе такой же вопрос. – Я не желаю об этом говорить.
– А я желаю.
– Потом, – сказал он и снова то ли уснул, то ли лишился чувств.
– Это ничего не значит. – Нат говорил о девице. – Мне бы хотелось, чтобы ничего этого не было.
– Кто она?
– Понятия не имею. Я подцепил ее в баре.
– Зачем ты привел ее сюда? – Эвелин понимала, что ведет себя, как обманутая жена, и ненавидела себя за это. Но у нее было право на допрос с пристрастием, и он это тоже понимал. Это ее право. – Для чего нужно было тащить ее к нам в дом? В нашу спальню?
Нат пожал плечами:
– Не знаю. Я не могу объяснить тебе ничего из того, что здесь произошло. – Он обвел рукой спальню, которая все еще являла следы разрушения: изуродованная люстра, изгаженный ковер, сломанные жалюзи.
– У вас была драка? – спросила Эвелин. – Что здесь было?
