– А цветы? – продолжала Джейд. Ее терзали сомнения. – Я пошутила, попросив в цветочном магазине не вкладывать карточку, – пусть, мол, гадает, какая из его приятельниц посылает ему букет. Но, может, в этой шутке есть правда?
– Выходит, ты думаешь, что у меня есть приятельницы? – спросил Джордж. – Это ты хочешь сказать?
Джейд кивнула.
– Ну так вот, нет у меня никаких приятельниц, – солгал он. А потом, глядя ей прямо в глаза, добавил – и это было правдой: – У меня есть только ты, Джейд. И никого другого мне не нужно.
– Это правда? – с недоверием спросила она. Ее бесила собственная неуверенность. Она не хотела быть занудой или ревнивицей. Все это, считала она, осталось в прошлом, в молодости.
– Я люблю тебя, – сказал он, и это было чистой правдой. – Неужели ты мне не веришь?
– Конечно, верю, – ответила она, и это тоже было правдой. Где-то в глубине души она знала – что бы там ни было, Джордж любит ее, так что, отбросив сомнения, она отправилась в Европу, считая, что поступает правильно.
После страстной ночи Джордж отвез ее в аэропорт, чего он раньше никогда не делал.
– Как жаль, что ты уезжаешь, – сказал он ей, когда они сидели в зале для пассажиров и ждали объявления на посадку. Он принес ей кипу журналов и газет, подарил белую розу и поцеловал так крепко, что она даже смутилась. В течение ближайших дней Джордж каждое утро и каждый вечер звонил ей сначала в Милан, потом в Париж и Лондон. И всякий раз повторял, как по ней скучает.
– Без тебя у меня прямо из рук все валится, – говорил он. – У меня про запас тысяча поцелуев – и все для тебя.
В примерочной, свалив на стул целую кучу свитеров и юбок, Джейд вспомнила его слова и его руки. Что бы там ни было, она верила в его любовь.
Глава XI
Чувство вины притупилось. Вина теперь стала постоянным позором, затуманивая мысли и чувства Кэрлис. Чем больше она пыталась избавиться от этого чувства, тем сильнее оно охватывало ее. По мере того как становилось сильнее эротическое влечение к любовнику, усиливалось и чувство вины перед мужем, и секс, который раньше казался ей воплощением здоровья и естественности, теперь превратился в нечто постыдное. Кошмар заключался в том, что чем более виноватой чувствовала она себя перед мужем, тем острее было наслаждение в постели с любовником. Она совсем потеряла осторожность. Кэрлис лгала всем и каждому: мужу, любовнику, секретарше, начальнику, отцу, друзьям. Она отнимала время у всего: у работы, у семьи, у себя самой, лишь бы еще раз испытать немыслимое, нестерпимое наслаждение. Только от тебя зависит, говорила себе Кэрлис, испытывая все больший страх, чтобы Кирк ни о чем не догадался. Чем больше пугала ее глубина чувства к Джорджу, тем отчаяннее, как к источнику уверенности, возвращалась она к дому с его размеренной жизнью.
В середине октября Кэрлис попросила секретаршу Кирка освободить ему вечер. Она выложила кучу денег за два билета на «Кошек», новый бродвейский мюзикл. Специально для этого выхода Кэрлис купила в «Саксе» новое платье и украшения к нему, а также изящные соблазнительные римские сандалеты со шнурками. В «Каролине» она заказала столик на двоих и попросила водителя Кирка поработать в тот день подольше.
– Кажется, я предусмотрела все, – сказала она Кирку. – Разве что забыла попросить Бога устроить так, чтобы в этот вечер не было дождя.
Выяснилось, что на самый конец рабочего дня у Кирка назначена деловая встреча на Уолл-стрите, так что у него даже не было времени заехать домой переодеться и хоть немного отдохнуть. С Кэрлис они встретились прямо в театре. Выглядит она замечательно, подумал он, и духи у нее чудесные. «Хлоя». Впрочем, он ничего ей не сказал. Зачем? – ведь он уже тысячу раз повторял ей, как она прекрасна. И о духах тоже ничего не сказал. В конце концов, он сам покупал ей их каждый год. Даже два раза в год; на Рождество и на день рождения.
Он никак не мог сосредоточиться на том, что происходит на сцене. Мысли его были заняты делами, а потом странным образом перебежали к Бонни. Бонни осталась позади, вместе со всем остальным, что составляло его прошлое. Он почти не вспоминал ее. Не нравилось ему думать о ней. Бонни напоминала о всех утратах, оставивших глубокие шрамы на сердце: о смерти отца, брата, о первой неудачной женитьбе. И все же, смутно улавливая стихи Т. С. Элиста, положенные на музыку Ллойдом Уэббером, он упорно возвращался мыслями к своей первой жене, вспоминая их последние годы совместной жизни. Сам не зная почему, он искал в ее поведении признаки измены. Но все, что он мог вспомнить, это лишь то что она постоянно находилась на кухне. Благодарение Богу, Кэрлис не любит стряпать. В темноте он потянулся к ней и взял за руку; тронутая и обрадованная этим жестом, она в ответ сжала его пальцы.
– Ты так был чем-то поглощен, что, по-моему, не слышал ни единого слова, – заметила Кэрлис, с аппетитом поедая крабные палочки и осетрину на вертеле. Ей было известно, что Кирк ведет переговоры об издании инструкций к новой модели «Макинтоша». Это крупное дело, и понятно, почему он так озабочен. В театре она сразу почувствовала, что ему не до спектакля, и решила, что он никак не может оторваться от дел. Это было естественное предположение. Свои эмоции и энергию Кирк приберегал для работы и всегда этим гордился. Вслед за отцом Кирк любил повторять, что он твердолобый бизнесмен. Время и силы на всякую ерунду он тратить не собирался. Такой ерундой были в его представлении разные чувства, особенно неприятные. – Как там дела с «Макинтошем»?
– Все нормально, – рассеянно сказал он, думая о другом: по каким признакам мужчина может понять, что жена ему изменяет. Подозрения по этому поводу оформились в его сознании в тот момент, когда Кэрлис, вернувшись из Цинциннати, выронила из сумочки коробок спичек с этикеткой вермонтского отеля. Он ничего не сказал. Напротив, он ждал, может, Кэрлис сама что-нибудь скажет, ибо обнаружатся другие, более убедительные доказательства. Он просто положил коробок в портфель.
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем.
– Да нет, – настаивала она. – Ты о чем-то думаешь.
– Мы ведь счастливы, верно? – неожиданно спросил Кирк.
