пальто для защиты от сырого ветра. Похоже, этот человек ждал меня, и его присутствие уменьшало мой страх и потрясение. Слезы благодарности наполнили мои глаза. Я протянул к нему руку и с жаром воскликнул:
— Слава богу! Там, у водослива, труп.
Сделав еще шаг, я оступился и запачкал колено грязью; слезы застилали мне глаза. Сквозь их пелену мужчина показался мне смутно знакомым. Потом он встретился со мной взглядом; выражение его лица я по-прежнему не мог рассмотреть. Тихий вскрик сорвался с губ, бледная рука дрогнула и нырнула в карман пальто… а потом он резко повернулся и длинными нелепыми прыжками побежал прочь от меня, от этого моста, пока не скрылся за воротами.
Должно быть, я закричал. В тот момент на берегу, болтая и смеясь, появилась группа студентов, и через мгновение меня окружили дружеские, сочувственные лица. Они пытались поддержать, обнимали за плечи. Увещевали друг друга: «Расступитесь! Ему нужен воздух!»
Я старался улыбнуться, успокоить дыхание, рассказать, что случилось, унять неистовую дрожь в руках и ногах. Накренившийся мир постепенно выровнялся. Студент побежал в полицейский участок, привел двух констеблей и вызвал «скорую помощь». Я отказался садиться в машину, но глотнул бренди и почувствовал себя лучше. О том, что случилось, я рассказал трижды — студентам, которые мне помогли, полицейским, а потом суровому молодому инспектору — он брал у меня показания в участке, предложив чашку чая. Я охотно повторял, потому что с каждым разом ужасное событие отодвигалось все дальше, переходило в область вымысла. Глядя поверх чашки в серые глаза инспектора Тернера, успокоенный сочувствием в его голосе, я чувствовал себя почти героем. Да, я побывал в переделке, но все позади.
— Мистер Холмс, отчего вы решили, что там находится тело? — мягко спросил Тернер. — Я послал двоих людей, по их словам, с моста ничего разглядеть нельзя… А вы говорите, что у вас слабое зрение.
— Да, — ответил я. — Не могу объяснить.
Я рассказал ему о событиях прошлой весны, о Розмари и о том, как я вытащил ее из реки. Инспектор кивнул, будто понял меня.
— Ясно, — произнес он. — А вы опознали покойную?
Я вздрогнул, но справился с собой и даже не пролил чай. Потом тихо сказал:
— Я не разглядел ее лица. Когда она… перевернулась… меня затошнило.
Тернер едва заметно улыбнулся.
— Нечего стыдиться, мистер Холмс, — искренне заверил он. — Я видел куда больше трупов, чем вы, но это тело заставило бы любого пожалеть о съеденном завтраке. — Он помолчал и закрыл записную книжку. — На этом закончим. Как вы себя чувствуете, мистер Холмс? Сможете дойти до дома?
— Думаю, да, инспектор.
Я нерешительно улыбнулся, потеребил пуговицы пальто, а потом задал вопрос, которого он ожидал с самого начала:
— Вы считаете, что это… убийство?
Инспектор вздохнул и немного помедлил, задумавшись.
— Не знаю, — ответил он. — А вы?
Мне показалось, он всерьез надеялся узнать что-то от меня.
— Ну… может быть, на нее напал какой-то зверь? — предположил я, чувствуя себя глупо.
Инспектор приподнял брови.
— Может быть, — снисходительно кивнул он.
— Как человек мог сотворить такое? — беспомощно произнес я.
Тернер покачал головой и задал последний вопрос:
— Вы уверены, что рассказали мне все? — Его губы улыбались, но серые глаза были холодны.
— Конечно… по крайней мере… думаю, да, — запинаясь, выговорил я. — А в чем дело? Вы меня подозреваете?
— Нет, — немедленно и почти бесстрастно отозвался инспектор. — Мы никого не можем подозревать, пока не доказан факт убийства, а это определит патологоанатом.
— Вот как. — Это прозвучало жалко, и немедленно появилось непрошеное чувство вины. — Понимаю.
Я смотрел на улыбающегося Тернера, и по моей коже бежали мурашки. Я совсем не умею лгать. Наверное, инспектор догадался, что я рассказал не все. Однако то, о чем он не узнал, было для меня слишком важным и слишком личным. Кроме того, я сам не мог в это поверить и должен был убедиться, прежде чем решить, как действовать.
Видите ли… Тот, кого я видел на мосту, к кому взывал, кто встретился со мною взглядом на краткий миг, полный ужаса и узнавания, а потом убежал прочь нелепыми длинными прыжками, словно охваченный паникой… был мне знаком.
Это был Роберт.
Один
Встреча с Робертом отравляла мой мозг, пока я набирался храбрости сделать то, что должно быть сделано. Я вспоминал его серое лицо и то, как он посмотрел на меня безумными глазами, прежде чем убежать. Я боялся. Когда я наконец отправился искать друга, мой собственный рассудок тоже был в опасности. Ведь я приблизился к некой чудовищной истории и не сомневался, что у Роберта есть ключ к этой тайне, в чем бы она ни заключалась.
В «Кембридж ньюс» появилась статья о так называемом «случае с телом в водосливе». Там описывалось, как я нашел «женщину, чье имя пока неизвестно», предположительно «пропавшую без вести». Патологоанатом не мог назвать причину смерти, но определил, что увечья, которые я видел (газеты именовали это «обширным внутренним кровоизлиянием»), нанесены после смерти. Никто пока не знал, убийство это или нет. Кроме Роберта, может быть.
Я довольно долго разыскивал его. С тех пор как мы отдалились друг от друга, он переехал и не оставил адреса. Я связался с его колледжем, но преподаватели были озадачены так же, как и я, — они не видели Роберта неделями. Наконец, после трех дней бесплодных поисков, меня направили в отвратительный подвальный бар в конце Милл-роуд — как сообщил мой источник, там дешевая выпивка, «если вы не слишком привередливы насчет компании», — где я нашел Роберта, сидевшего за столиком наедине с бутылкой. За эти дни мой друг страшно переменился. Его волосы отросли, он был нечесан и небрит. Костюм без галстука выглядел так, будто Роберт спал прямо в нем. Глаза покраснели, как у пьянчуги, лицо осунулось, резко выступили скулы. Он бросил на меня короткий безразличный взгляд и налил себе еще, опираясь локтем о грязный стол, как старик. Я молча сел рядом. Мой мозг вскипал от незаданных вопросов. Роберт выпил. В небольшом помещении стоял дух дешевого красного вина, но даже это не заглушало запаха пота и грязи.
Немного погодя я услышал:
— Че те надо?
Он слегка запинался от алкоголя, но говорил совершенно бесстрастно.
— Ох, Роберт… — Кажется, голос мой дрожал; на глаза наворачивались слезы. — Что ты с собой сделал? Почему не пришел ко мне, если у тебя неприятности? Зачем прятаться в таком ужасном месте…
Мой голос дрогнул, и я положил руку на плечо друга, желая скорее успокоиться, чем успокоить. В смутные времена Роберт поддерживал меня, он всегда был надежным, беспечным, веселым. Что могло так сильно изменить его? Ответ пришел тотчас — на самом деле он лежал на поверхности.
— Розмари, — прошептал я. — Это из-за Розмари?
Роберт отозвался незамедлительно.
— Нет! — резко оборвал он меня. — Ничего подобного. Это мои дела. Оставь меня в покое.
Он говорил горько и почти жалобно. Прежде веселый и трогательный, Роберт стал грубым и нервным; он выказывал слабость и беспомощность, как бывает с пропащими наркоманами или безумцами. Я растерялся: вдруг обрушилось все, что было прочного в моем мире.
