Весь день Элис не находила себе места. Она съела пачку печенья. Включила телевизор: черно-белое кино, разговорное шоу, русский мультфильм… Выключила.
Заварила чай, присела, дождалась, пока чай остыл, вылила его в раковину. Поставила музыку, прокрутила пластинку дважды, не слушая, остановила.
Потом достала письмо из «Красной розы» и попыталась увлечься предложенной работой — шесть графических иллюстраций и обложка для подросткового романчика под названием «Школа разбитых сердец». Это легко, подумала Элис и полдня заполняла корзину для бумаг неудачными набросками, пока не признала: все валится из рук оттого, что она увидела девушку рядом с Джо. Оттого, что неожиданно услышала его голос.
Разумеется, теперь это не имеет значения. Все давно кончено. Тема закрыта.
Но сегодня ей было так одиноко. Хоть бы кто-нибудь позвонил… В памяти всплыли слова: «то, что во мне, помнит». А кто будет помнить об Элис, если она завтра исчезнет? Мать, живущая в двух сотнях миль отсюда? Заказчик из «Красной розы»? Она дружила только с приятелями Джо — и потеряла их вместе с ним. Пока все шло хорошо, никто другой не был нужен. Черт! Элис вдруг разозлилась на себя. Почему она опять думает о Джо? Из-за надписи на том надгробии. Завидует мертвой девушке, которую никогда не забудет ее возлюбленный.
Элис решила позвонить в Лидс матери — единственному человеку, с кем можно поговорить не о работе, — потом пожала плечами и отказалась от этой мысли. Нет. Поболтать было бы приятно, но звонок откроет дорогу обычному потоку критических замечаний, упреков и вопросов. «Когда собираешься приехать к нам? Ты еще не нашла работу? — (Как будто то, чем Элис зарабатывала на жизнь, — развлечение, подготовка к „настоящей работе“.) — Ты уверена, что справишься сама?»
Бедная мама, подумала Элис.
С тех пор как папа умер от рака, мать обращается с ней жестче и резче. Она располнела после пятидесяти, ее миловидность погребена под лишним весом. Вечно говорит осторожными намеками, ничего не скажет прямо. Наверное, не находит нужных слов…
Когда-то она была хороша собой. На черно-белых фотографиях — темноволосая стройная девушка с милой улыбкой, рука об руку с красивым юношей — таким был отец до того, как преждевременно облысел. Маме хватило романтизма, чтобы выбрать дочери имя в честь кэрролловской Алисы: «Потому что у тебя точно такие же большие удивленные глаза». А потом она превратилась в разочарованную толстуху, огрубевшую и увядшую не от горя, а от безрадостной жизни. Больше всего Элис боялась увидеть однажды в зеркале материнское лицо.
Она вздохнула и посмотрела на часы. Половина одиннадцатого. Надо бы лечь, но спать не хотелось. Элис взяла с полки первую попавшуюся книгу в надежде, что чтение ее усыпит. Кажется, в холодильнике осталось недоеденное шоколадное мороженое. Она пошла проверить, мимолетно отметив, что ест слишком много, надо это прекращать. Тут же в памяти всплыл образ матери: вскоре после смерти отца она сидела на веранде их старого дома и безостановочно поглощала чипсы со вкусом креветок, пакет за пакетом.
Звякнули бутылки на открывшейся дверце, и тут же из ниоткуда материализовались четыре кошки в надежде угоститься молоком. Они терлись о ноги Элис, и ей стало легче.
Нахлынули предательские воспоминания о Джо.
Вот он в своей комнате берет бесконечные аккорды на гитаре, пугая кошек.
Вот он хмурится над горой рукописей и переполненной пепельницей.
Вот он в первых рядах демонстрации несет лозунг «Нет бомбе».
Вот он спорит с полицейским, а Элис цепляется за его руку.
Вот он сворачивает косяк с травкой одной рукой.
Вот он рассматривает ее работу и говорит: «Линии слишком бледные, на расстоянии не видно». — «Ты ничего не понимаешь, обыватель, тут все отлично! Контур должен казаться воздушным, как у Рэкхема».[4] Однако ночью Элис пробирается в студию, чтобы изменить рисунок и сделать линии более четкими…
Вот он играет со своей первой группой, пьяный в дым, но ни разу не берет фальшивой ноты.
Попойки. Любовь на незастеленной кровати, на полу — бутылки, обертки от шоколада, коробки из- под пиццы. Потом шумные ссоры, взаимные обвинения: Элис добилась успеха, Джо — нет. Его зависть, вспышки раздражения по любому поводу: из-за группы, которая никогда не получит контракт, из-за вечной нехватки денег, из-за отсутствия перспектив. Они взрослели, наблюдая, как приходят и уходят студенты, и понимали — мир принадлежит юным. В итоге Джо пришлось смириться с тем, что он постарел на десять лет и новое поколение его обогнало. Юнцы были сильны и умны, они точно знали, к чему стремятся. Они носили правильную одежду, слушали правильную музыку. Джо почувствовал беспомощность и злость — на молодежь, на власть, на всех кровососов, постепенно вытеснявших его отовсюду…
Элис улыбнулась, погрузившись в воспоминания. Если бы он знал, что такое дружба. Если бы он не боялся…
Но она сделала выбор. Жалеть не о чем.
В холодильнике действительно нашлось шоколадное мороженое. «То, что надо», — подумала Элис.
Внезапно зазвонил телефон, и она поняла: это Джо.
— Элис? — Голос в трубке был таким напряженным, что в первый миг она с трудом узнала его.
Затем сработал какой-то механизм памяти, как переключается передача на старом велосипеде, и все встало на свои места.
— Джо? Как дела?
Элис пыталась сохранить спокойствие. Она увидела его утром, думала о нем целый день, а теперь услышала по телефону — все это рождало странное головокружение, будто пришло в движение давным- давно замершее колесо.
— Отлично.
Голос Джо чуть дрожал, как бывало от волнения или злости — сейчас не разобрать, от чего именно.
— Все играешь блюз? — спросила она, инстинктивно настраиваясь на привычную волну их бесед, где накал страстей всегда прикрывался легким юмором.
— А что мне еще делать? Я же придаток к гитаре.
Пауза.
— А ты, Эл? Видел твою книгу. Неплохо получилось. Детская забава, конечно, и все-таки… Вообще-то я никогда не сомневался, что ты своего добьешься. И я ходил на твою выставку. Следующая наверняка будет в Королевской академии. — Его смешок отозвался в сердце Элис. — Однако с контурами по-прежнему проблемы.
— Лесть тебе не поможет, Джо.
— Ха, у меня новая группа. Называется «Растрата». Выступаем уже год. Электрофолк, каверы и наши собственные песни. Играем в «Пшеничном снопе» по субботам. Ты должна нас послушать. Это круто. — Пауза. — Ну а ты как живешь?
— Хорошо. Я…
— У тебя все в порядке? Джесс сказала, что ты…
— Ты говорил с моей матерью? Когда?
— Да успокойся, я ее случайно встретил. Мы выступали в Лидсе, в университете. Она сказала, что ты вроде бы заболела. Хотела узнать, как твои дела.
— Я не болела, — спокойно ответила Элис. — Просто на время вышла из игры.
— Ну а я вернулся, — продолжал Джо. — Снял квартиру на Мэйдз-Козуэй. Хозяйка поверила, что я выпускник. Она глуха как пень и разрешает нам репетировать в подвале. Говорит, что любит ирландскую музыку, поскольку когда-то была католичкой. Слава богу, не слышит, о чем мы поем…
Элис не сдержала улыбки.
— Все так плохо? — спросила она.
— Могло быть лучше, — согласился он. — Однако мы кое-как устроились и, раз уж начали играть по колледжам, вполне можем собрать поклонников. Ну, это те, которые кидают в тебя полные банки, а не пустые.
