У меня, похоже, никак не укладывалось в голове, что человеку может быть все равно, где он родился, и я думала, что у Флинна должно быть что-то похожее на мою тягу к дому.

— Там? Господи, нет, конечно. Что там делать?

Я посмотрела на него:

— А тут что делать?

— Искать пиратский клад, — загадочно произнес Флинн. — Миллионы франков… целое состояние… в дублонах. Как только я его найду, меня здесь уже не будет: фффу! — и нету. Здравствуй, Лас-Вегас.

Он расплылся в ухмылке. Но мне снова показалось, что в голосе его звучит смутная тоска, почти сожаление.

Я опять оглядела комнату и впервые заметила, что, несмотря на бодрую пестроту обстановки, тут не было ни одной личной вещи: ни единой фотографии, ни книги, ни письма. Я сказала себе: он может завтра выйти отсюда и не оставить ни единого намека на то, кто он такой и куда ушел.

7

Следующие две недели принесли с собой сильные приливы и ветра. Три дня мы не могли работать из-за погоды. Луна росла, превращаясь из узкого серпика в ломоть. Полная луна в равноденствие всегда приносит шторма. Мы знали это и стремились обогнать ее растущий профиль.

Бриман с моего визита в «Иммортели» хранил нетипичное для него молчание. Однако я ощущала его любопытство, его настороженность. Через неделю после моего визита он прислал мне цветы и записку, а также приглашение в любой момент переехать в гостиницу, если ситуация в Ле Салане обострится. Он, кажется, ничего не знал о нашей работе, но предполагал, что я провожу все время, обустраивая дом для Жана Большого. Он хвалил меня за то, что я такая преданная дочь, и при этом умудрялся выразить глубокую обиду и сожаление, что я ему не доверяю. В заключение он выражал надежду, что я ношу его подарок, и желание вскорости увидеть меня в этом платье. На самом деле красное платье лежало, не завернутое, на дне моего гардероба. Я не осмеливалась его примерить. Кроме того, работы по сооружению рифа близились к завершению, и мне было просто не до платья.

Флинн погрузился в проект с головой. Как бы самозабвенно ни работали мы все, Флинн всегда был в гуще дела — перекладывал грузы, проводил испытания, изучал свои чертежи, пропесочивал нерадивых работников. Он никогда не уставал; даже когда приливы начались на неделю раньше, он не пал духом. Можно было подумать, что он тоже саланец, воюющий с морем за свой клочок земли.

— А когда это вы вдруг прониклись таким энтузиазмом? — спросила я у него как-то поздно вечером, когда он в очередной раз задержался в лодочном сарае, чтобы проверить крепления уже законченных звеньев. — Сами же мне говорили, что это бессмысленно.

Мы были одни в сарае, явно недостаточно освещенном единственной дребезжащей неоновой трубкой. Здесь царил запах машинного масла и резины от шин.

Флинн прищурился на меня с верхушки звена, которое в данный момент проверял.

— Вы чем-то недовольны?

— Конечно нет. Просто интересно, что это вы вдруг передумали.

Флинн пожал плечами и откинул челку с глаз. Неоновая лампочка обдавала его резким светом, окрашивая волосы в невозможный красный цвет и делая лицо еще бледнее.

— Вы мне подали идею, вот и все.

— Я?

Он кивнул. Я преисполнилась смешной гордости оттого, что послужила катализатором.

— Я понял, стоит чуть-чуть помочь Жану Большому и остальным, и они довольно долго смогут сами справляться с жизнью в Ле Салане, — сказал он, зажимая плоскогубцами крепление на куске авиационного кабеля. — Вот я и решил их слегка подтолкнуть.

«Их». Я заметила, что он никогда не говорит «мы», хотя его приняли как своего и гораздо легче, чем меня.

— А что же вы? — неожиданно спросила я. — Вы останетесь?

— На какое-то время.

— А потом?

— Кто знает.

Я смотрела на него несколько секунд, пытаясь измерить глубину его равнодушия. Места, люди — кажется, ничто не оставляло на нем отпечатка, будто он двигался сквозь жизнь, словно камень сквозь воду, чистый, нетронутый. Он слез со звена, вытер начисто плоскогубцы и положил в ящик для инструментов.

— У вас усталый вид.

— Это свет такой.

Он опять смахнул волосы с лица, оставив на нем полосу машинного масла. Я ее стерла.

— В нашу первую встречу я записала вас в пляжные бездельники. Я была не права.

— Очень мило с вашей стороны.

— И еще я ни разу вас не поблагодарила. Вы столько сделали для моего отца…

Ему явно стало не по себе.

— Не стоит благодарности. Он меня пустил жить в блокгауз. Я же должен был это отработать.

В словах Флинна был оттенок окончательности, намекающий, что любые дальнейшие выражения благодарности нежелательны. И все же мне почему-то хотелось задержать его.

— Вы никогда не рассказываете о своих родных, — сказала я, натягивая край брезента на законченное звено.

— Это потому, что я о них никогда не думаю.

Пауза; я подумала, а живы ли вообще его родители; скорбит ли он по ним; есть ли у него другие родные. Однажды он упомянул о брате, и небрежная неприязнь в его голосе напомнила мне про Адриенну. Может, ему так больше нравится, подумала я: никаких связей, никакой ответственности. Быть как остров.

— Почему вы это сделали? — повторила я наконец. — Почему передумали?

Он опять нетерпеливо пожал плечами.

— Откуда я знаю? Это была работа; кто-то должен был ее сделать. Потому что она была, наверное. Потому что мог.

«Потому что мог». Эта фраза не давала мне покоя потом, гораздо позже; но в тот момент я поняла ее как выражение привязанности к Ле Салану, и на меня нахлынули теплые чувства: к его явному равнодушию, к его отсутствию темперамента, к методичности, с которой он

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату