железнодорожников, почтовых служащих и пекарей, фабричных рабочих и продавцов в Принтем и Галлери-Ла-Файетт. Они требовали новых трудовых соглашений, сорокачасовой рабочей недели, оплачиваемых отпусков. Всего того, что Николь уже предоставила своим служащим. Предоставила не потому, что была такой гуманной, хотя это тоже имело место, просто в любом деле надо действовать с опережением, если хочешь добиться успеха, – так учил ее Майкл, и он был прав. Николь, скорее всего, избежала бы забастовочной волны, но все же она боялась возможных волнений, особенно после того, как работники «Шанели» устроили забастовку и буквально оплевали Коко, когда та пыталась пройти в собственный офис. К тому же Николь беспокоило то, что забастовочное движение, охватившее Англию и Францию, задержит производство в «Доме Редон», ведь оно не было автономным и нуждалось в поставках других предприятий. А тут еще анархисты, камнями перебившие все витринные стекла знаменитого магазина по продаже изделий из кожи «Фабур Сен-Оноре». Николь, как и все, у кого в Париже были магазины, не могла не переживать: а вдруг та же участь постигнет и ее торговый дом.
Шокирующие слухи об антисемитизме нацистов полностью подтвердились: беженцы-евреи средней руки достатка уже заполнили Бельгию, евреи победнее удирали из Германии на своих двоих, не имея даже въездных виз, а богатое еврейство, отъезжавшее на собственных лимузинах, обосновалось в лучших отелях Парижа и Цюриха.
Николь, которая никогда не интересовалась политикой, стала ярой антифашисткой. Николь, испытавшая на себе все «прелести» предубеждения, потому что родилась именно такой, а не другой, солидаризировалась с европейскими евреями, к которым относились с предубеждением только из-за их происхождения.
Политика, никого не интересовавшая в двадцатые годы, в тридцатые овладела умами всех. Противоречия, Которые пытались замолчать в Версальском договоре, лезли наружу. Разговоры, где бы они ни велись – в гостиных на авеню Фош, в монпарнасских кафе, в районах «красных фонарей» – сводились к грядущей войне.
В конце тридцатых Николь возобновила свои отношения с Майклом, правда, на иной, платонической основе. Постоянные разговоры о войне, аннексии, Гитлере, Муссолини и Франко, жестокая реальность глубоко вторгались в нежную сферу чувств.
Большую часть времени Майкл проводил вне Парижа, разъезжая по своим делам. Теперь, когда в обстановке войны нефть стала стратегическим сырьем, ему приходилось особенно много ездить. Из Англии он возвращался с разговорами о воздушных тревогах, из Италии привозил последние новости о коричнево- чернорубашечниках, после поездки в Японию мог часами рассказывать о милитаризации японской экономики и ее военных приготовлениях, после очередного вояжа в Берлин Майкл делился впечатлениями о ночных клубах, где женщины красят ногти зеленым лаком, и о евреях, которые теперь живут компактно, в особых концлагерях.
Катастрофа разразилась. Казалось, вернуться к нормальной жизни уже никогда не удастся. Николь, одинокая и измученная, временами задавалась вопросом, сколько она еще выдержит.
В тот день в середине сентября она находилась в конторе, разбиралась с образцами красок. Зазвонил телефон. Это был Ким, он звонил из Парижа! Он только что прилетел из Нью-Йорка на военном самолете, у него в запасе был целый час до вылета в Варшаву.
– Я в «Рице». – Его голос был знаком Николь так же хорошо, как и ее собственный. – Из моего окна видна крыша «Дома Редон». Ты можешь, ты могла бы уделить мне несколько минут?
Николь бросила телефонную трубку и выскочила из офиса, а Ким бежал ей навстречу из «Рица». Они бросились в объятия друг друга посреди Вандомской площади, «на глазах» у Наполеона, понимавшего, кстати, такие вещи. Они обнимали друг друга так, как будто не было никого на белом свете, и казалось, что эти двое даже на мгновение никогда не расстанутся.
Париж неожиданно стал центром процветания, веселья и гостеприимства… Он использовал угрозу войны, чтобы заставить французов расслабиться, и теперь переживал лучшее время своего развития.
Глава шестнадцатая
1
Они шли через Вандомскую площадь к «Рицу» рука об руку. Их сердца учащенно бились от волнения, а дыхание было прерывистым. Швейцар улыбнулся и слегка кивнул. Он знал этих людей уже много лет и считал, что господин Хендрикс и мадемуазель Редон самая симпатичная пара в Париже. И ничто за все годы не заставило его изменить свое мнение. Мадемуазель Редон стала еще красивее, элегантнее; господин Хендрикс – солиднее и представительней. «Риц» существовал именно для таких людей.
– Я не был уверен, какой получу прием, – сказал Ким, когда они заказывали выпить. – Если…
Николь улыбнулась. Они сидели за столиком, который на протяжении многих лет считался «их столиком». На Николь был стилизованный под морской голубой костюм с белой блузкой и ожерелье из жемчуга, смешанного с какими-то цветными камнями. Свои блестящие золотые волосы, совсем не тронутые сединой, она аккуратно завязала простой черной лентой. В элегантной, уверенной в себе женщине Ким видел девушку, которая подметала тротуар перед маленьким магазинчиком на улице Монтань. Он держал ее руку в своих руках и не хотел отпускать.
– Я не стал бы обвинять тебя, если бы ты отказалась разговаривать со мной.
– А я сказала себе, что если когда-нибудь еще увижу тебя, то… не пророню ни слова, – отозвалась Николь.
Ким, который был в твидовом пиджаке, рубашке под цвет собственных глаз и тщательно отглаженных брюках – плащ висел на спинке свободного кресла, – олицетворял собой элегантность, энергичность, которые покорили ее однажды на улице Монтань… Сколько лет назад? Он был все тем же мужчиной, а она была все той же женщиной, и ее чувства оставались такими же, как тогда. Николь был околдована, загипнотизирована, очарована и не могла отвести от него глаз.
– Представляю, как я выглядела, когда смотрела подчеркнуто сквозь тебя, шагая мимо и задрав нос. Я утешала себя, чувствуя удовлетворение оттого, что не обращаю на тебя внимания и тем самым задеваю тебя. Но, понимаешь, эти утешения не имели ничего общего с моими настоящими чувствами. Ничего! Очень занятно.
– Люди – это тайна, – заметил Ким. Он чувствовал энергию и силу ее рук, он поглаживал хорошо ухоженную кожу. Это были руки именно Николь: сильные внутри и мягкие снаружи. Глубина собственных чувств к ней поражала Кима, лишала его бдительности. Говоря неопределенные вещи, он ощущал себя в безопасности, поскольку выражать свои эмоции было очень рискованно.
– Знаешь, это туз в рукаве романиста – тайна личности. Каждый может что-то делать, думать или
