– Но ты же будешь ужинать?
– Буду, конечно.
– Но не со мной? – спросил Бой, заметно смутившись. Он был удивлен ее отказом, но его удивление было столь невинно и искренне, что Николь была вынуждена признать – именно этим качеством он и привлек ее когда-то. Он был так испорчен, так приучен все делать по-своему, что его вовсе не огорчало, когда ему отказывали. Скорее удивляло и озадачивало. Это было довольно мило.
– У меня уже назначена встреча, – сказала Николь. Холодность Николь поставила Боя в тупик.
– Ты будешь свободна завтра?
– Да.
– Тогда мы поужинаем завтра вечером, – сказал Бой, уже забыв о своем удивлении и вновь, как по мановению палочки, обретя уверенность в себе. – Я поведу тебя к «Максиму».
– А что скажет твоя жена? – поинтересовалась Николь, довольная тем, что говорит очень спокойно.
– Скажет? Ничего не скажет, – ответил Бой. – Она в Лондоне. Она знает, что должна оставаться там.
– Она, вероятно, образцовая жена, – заметила Николь. – Но извини, мне нужно переодеться.
Бой еще не пришел в себя от подобного поворота в разговоре, как Николь уже поднялась по лестнице и исчезла за дверью. Свидетелем его конфуза был только дворецкий. Бой так резко поставил бокал на стол, что разбил его ножку. Он быстро встал с дивана, налетел на столик с напитками и чуть не сшиб их на пол. Проходя через ярко освещенную прихожую, он размышлял, что ему подарить Николь. Она была великолепна, и он хотел, чтобы она вновь стала его любовницей. Она превратилась в такого рода женщину, которых герцог Меллани очень ценил. Может быть, сапфир? Нет, он помнил, как однажды Николь сказала ему, что голубой цвет угнетает ее. И уж конечно, не бриллиант – бриллианты дарят женам, а любовницам – цветные камни. Изумруд? Возможно. Он будет хорошо сочетаться с ее дымчатыми карими глазами. Или рубин? Николь любила красный цвет. Любила красные пижамы, красные ногти, красные-красные губы. Да, решено, он подарит Николь рубин. Завтра же первым делом он отправится к ювелиру. Она не устоит.
Переходя улицу Де-Бретонвильер, довольный своим решением и уже предчувствуя последствия удовольствия, Бой чуть не налетел на Майкла Эссаяна, переходившего улицу в противоположном направлении. Эссаян снимал офис в здании, принадлежащем Меллани, в районе Мэйфэ. Мужчины обменялись приветствиями, удивленные встречей на такой тихой улочке, да еще в Париже. Бой проследил за Эссаяном и увидел, как тот звонит в дверь Николь. Дворецкий открыл ему.
Бой пожал плечами. Что же, если у Николь небольшая любовная связь с Майклом, он не станет возражать. Он не воспринимал всерьез бизнесменов и потому даже не испытал намека на ревность. Однако значительно позже, поужинав в компании одной прелестной вдовы и проведя остаток вечера в ее объятиях, Бой вернулся к себе в номер в гостинице «Риц», лег один в постель и вдруг ощутил, как его захлестывает ревность. Оказавшись в плену этого незнакомого ему прежде чувства, Бой ощутил беспомощность. Он вспомнил о рубине. Однако какой-то голос подсказывал ему, что, может статься, рубина будет и недостаточно.
Почему, почему он как последний дурак позволил Николь уйти первой? Дурак! Честное слово, дурак!
5
Джей Берлин попросил Амелию Эрхарт написать книгу для «Двадцатого века» о своем одиночном перелете через Атлантику. Перелет длился четырнадцать часов и пятьдесят шесть минут, она побила все рекорды, а ее мужество потрясло всех. На крыльях ее «Локхида» образовался лед, и она была вынуждена снизить высоту. Несмотря на благоприятные прогнозы погоды, она угодила в дождь и туман, а сильные порывы ветра мешали ей. Альтиметр сломался, в моторе возник пожар. Когда она приземлилась на побережье Ирландии, то объяснила, что летела так низко потому, что предпочитала утонуть, а не сгореть заживо. Джей безошибочно увидел во всем происшедшем с отважной летчицей книгу, которая станет пользоваться огромным успехом. Он упомянул о своем замысле Киму как-то во время их обычного полудружеского-полуделового обеда. И ранней осенью Ким спросил, есть ли возможность ему самому участвовать в трансатлантическом перелете.
– Я не хочу, чтобы один из моих самых преуспевающих авторов погиб в авиакатастрофе, – сказал Джей. – Особенно тот автор, который задолжал мне еще одну книгу. – Ким продолжал настаивать, Джей, не в состоянии сопротивляться, как он был не в состоянии противостоять и иным затеям Кима, пообещал навести справки.
Тринадцатого ноября, после почти тридцатичасового перелета в компании еще девяти пассажиров, Ким с белыми и алыми гвоздиками в руках, перевязанными голубой лентой, и с дюжиной бутылок шампанского прибыл на улицу Де-Бретонвильер.
– С днем рождения! – поздравил он Николь. – Извини за двухдневное опоздание.
Николь была потрясена.
– Боже мой! – она не видела его со времени отдыха на Кубе. Она улыбалась и плакала одновременно, ее руки и колени дрожали. Она взяла цветы, но уронила их, потянулась взять бутылки шампанского, но Ким не дал ей до них дотронуться.
– О, нет! – воскликнул он. – Ты и их уронишь, и вот это уже будет подлинной катастрофой.
Он отдал бутылки дворецкому, который тихо исчез вместе с ними. Ким обнял Николь и покрыл поцелуями ее лицо, каждый его миллиметр – ее брови, глаза, щеки, губы, подбородок, шею, он покрыл ее всю сотнями теплых и страстных поцелуев.
– Я больше не мог жить без тебя ни одной минуты! – сказал он наконец. – Это было невыносимо. Я никогда не был так одинок. Никогда!
– И я тоже. – Она никак не могла прийти в себя от изумления. Он снова, в той же комнате, целует ее и обнимает. Она почти падала в обморок, захлестнутая чувствами, которые вновь напомнили ей, что она женщина.
– Так нельзя больше жить. Я ненавижу такую жизнь, – он крепко сжал ее в объятиях, жадно вдыхая ее аромат, негодуя, что они так долго были в разлуке, ненавидя те обстоятельства, которые ими управляли. –
