— Но если тебе предложат такую работу, ты возьмешься за нее? — спросила Кэт, не поворачивая головы.
От неприятного ответа меня спас диктор, объявивший о включении телемоста с Нью-Йорком. Нам предлагалось выслушать реакцию бывшего премьер-министра. Затем на экране появился Адам Лэнг. Он стоял за трибуной, украшенной надписью «Уолдорф-Астория», и это создавало впечатление, что его речь адресовалась публике, собравшейся на званый ужин.
— Вы все сейчас услышали трагическую новость из Лондона, — сказал он, — где злобные силы фанатизма вновь проявили свою нетерпимость…
Лично я не напечатал бы в газетах ни единого слова из его выступления. Это была почти пародия на то, что политик мог сказать людям после кровавой террористической атаки. Но, глядя на Лэнга, вы подумали бы, что именно его жена и дети погибли при взрыве. Он действительно обладал талантом, и сила его исполнения освежала и облагораживала прокисшие клише политики. Даже Кэт на минуту затихла. Только когда Лэнг замолчал и когда его в основном женская (довольно пожилая) аудитория поднялась для аплодисментов, она прошептала:
— Что он делает в Нью-Йорке?
— Возможно, выступает с лекциями.
— А почему он не читает лекций здесь?
— Наверное, потому что здесь никто не заплатит ему сотню тысяч долларов за выход к трибуне.
Она нажала на кнопку пульта и отключила звук. Последовала долгая пауза, после которой Кэт тихо сказала:
— В прежние времена, когда принцы ввергали свои страны в кровопролитные войны, им приходилось участвовать в битвах и рисковать своими жизнями — как бы показывая личный пример. Теперь они перемещаются в бронированных автомобилях с вооруженными телохранителями и ведут свой бизнес за три тысячи миль от нас, пока мы расхлебываем последствия их действий. Я просто не понимаю, как ты можешь…
Она наконец повернулась и строго посмотрела на меня.
— Я твердила тебе о нем несколько лет: «военный преступник» и так далее. Все это время ты сидел, кивал головой и соглашался. А теперь ты собираешься писать для Лэнга пропаганду, еще больше обогащая его чертовы фонды. Неужели мои слова вообще для тебя ничего не значили?
— Подожди минуту, — сказал я. — Ты прекрасно выразила свою мысль. Но ты сама пыталась взять у него интервью в течение нескольких месяцев. Так в чем же разница?
— В чем разница? О боже!
Он согнула пальцы — эти тонкие белые пальчики, которые я так хорошо знал, — и подняла руки в жесте раздражения, словно кошка, выпустившая когти. На ее руках напряглись сухожилия.
—
Кэт встала и прошла в спальню, чтобы собрать сумку, которую она всегда приносила с собой, когда планировала остаться на ночь. Я слышал, как она шумно бросала в нее губную помаду, зубную щетку и дезодорант. Я знал, что если войду, то смогу исправить ситуацию. Наверное, она тоже ожидала этого: у нас бывали и худшие ссоры. Мне просто следовало признать ее правоту и свое несоответствие представившейся возможности, а затем подтвердить моральное и интеллектуальное превосходство Кэт в конкретной ситуации и во всех других делах. Для признания вины даже не требовалось слов: чтобы приостановить на время приговор, хватило бы многозначительных объятий. Но, честно говоря, в тот вечер передо мной стоял выбор между ее самодовольным левацким морализаторством и перспективой поработать с так называемым военным преступником. Лично я склонялся к сотрудничеству с военным преступником. Поэтому я просто сидел на софе и смотрел телевизор.
Иногда мне снится кошмар, в котором все женщины, с которыми я переспал, собираются вместе. Это довольно значительная, но не огромная компания (я устраивал в своей квартире вечеринки, в которых участвовало почти такое же количество людей). И если, боже упаси, подобная встреча когда-нибудь состоится, то Кэт, бесспорно, окажется почетной гостьей — той, для кого я принес бы стул, в чьи милые руки вложил бы бокал. Она будет сидеть в центре этой фантастической толпы, вскрывая мои моральные и физические недостатки. Потому что лишь она ковырялась в них дольше остальных.
Уходя, Кэт не хлопнула дверью, а аккуратно и тихо закрыла ее. Это было стильно, подумал я. Строка на экране объявила, что число погибших увеличилось до восьми человек.
Глава 02
«Призрак», который лишь поверхностно знает тему, начнет задавать клиенту те же самые вопросы, что и случайный читатель, и это, соответственно, сделает книгу интересной для более широкой аудитории.
Английский издательский дом Райнхарта состоял из пяти допотопных фирм, приобретенных Марти в девяностые годы, во время пика корпоративной клептомании. Извлеченные из чердачных помещений Блумсбери, где они располагались со времен Диккенса, растянутые и сжатые, поменявшие названия и бренды, реорганизованные, модернизированные и слитые в единое целое, они наконец были размещены в Хаунслоу — в офисном здании из стали и закопченных стекол, — посреди печных труб жилого района. Это здание возвышалось над каменными домами, словно космический корабль, оставленный здесь после бесплодной миссии по поиску разумной жизни.
Я прибыл с профессиональной точностью за пять минут до полудня и с ужасом обнаружил, что главная дверь была заперта. Мне пришлось побегать, чтобы найти вход в вестибюль. Доска объявлений в фойе сообщала, что уровень террористической угрозы оставался оранжевым (высоким). Через затемненные стекла я видел охранников, сидевших в грязном аквариуме. Они наблюдали за мной по мониторам. Когда я наконец оказался внутри, меня попросили вывернуть карманы и пройти через подкову металлодетектора.
Квайгли ожидал меня у лифтов.
— Интересно, кем вы себя считаете, что ожидаете атаку террористов? — спросил я его. — Конкурентами «Рэндом Хаус»?[9]
— Мы издаем мемуары Лэнга, — ответил Квайгли натянутым тоном. — Уже одно это делает нас потенциальной целью. Рик наверху.
— Скольких претендентов вы уже приняли?
— Пятерых. Ты последний.
Я знал Роя Квайгли достаточно хорошо — настолько хорошо, чтобы понимать его презрение ко мне. Этот высокий и мешковатый мужчина пятидесяти лет все еще грезил о той счастливой эпохе, во время которой он беззаботно покуривал трубку, встречался в ресторанах Сохо с молодыми учеными и предлагал им маленькие авансы за толстые научные тома. Теперь его обеденный рацион ограничивался тарелкой салата на пластмассовом подносе, пищу ему доставляли в кабинет под надзором охранника, а указания он получал непосредственно от главы по продажам и маркетингу — длинноногой девушки чуть старше шестнадцати лет. Его трое детей учились в частных колледжах, которые он не потянул бы на старой работе. В борьбе за выживание ему пришлось проявить интерес к поп-культуре: а именно, к жизни прославленных футболистов, супермоделей и сквернословящих комедиантов, чьи имена он произносил с особой тщательностью и чьи привычки изучал в таблоидах с беспристрастностью исследователя, как будто они были недавно обнаруженным племенем микронезийских дикарей. Год назад я подкинул ему прекрасную идею — помочь с мемуарами телевизионному фокуснику, который в детстве (конечно же!) пережил череду унижений, но, используя мастерство иллюзиониста, наколдовал себе новую жизнь. Квайгли превратил этот разноцветный
