скалистом утесе, под которым простирался подземный пейзаж со стоячими туманами и ленивыми темными реками, бескрайняя равнина, на которую со всех сторон струился тусклый фиолетовый свет. Они поняли, что смотрят на царство Хель.
В Хель холодно, но не слишком. Холод — своего рода действие, а Хель — место бездействия, и в нем зябко, как в остывшем очаге, как в безмолвной земле, как в могиле. Поэтому Локи и Мэдди мерзли, но не невыносимо, и устали, но спать отказывались. Но больше всего они страдали от голода и жажды, потому что их скромные запасы почти все вышли, а пить порченую воду Хель они не осмелились. Они по очереди несли Шепчущего (на чем настоял Локи, к удивлению Мэдди), но все равно продвигались медленно, и, сколько бы ни брели к унылому горизонту, тот ничуть не становился ближе.
— Оно что, бесконечное? — спросила Мэдди, когда они снова остановились передохнуть.
Локи глянул на нее и пожал плечами.
— Для одних — бесконечное. Для других… ну, чтобы пересечь его, нужно столько времени, сколько нужно.
— Что за нелепица, — сказала Мэдди. — Расстояния не меняются в зависимости от того, кто ты.
— Здесь меняются, — возразил Локи.
Усталые, они побрели дальше.
В Мире мертвых немного правил, но те, что есть, редко нарушаются. Смерть — место постоянного равновесия, отсутствие движения, развития, изменений. Конечно, никогда не предполагалось, что живые, движущиеся, меняющиеся люди посетят Хель. Немногие пытались (что неизбежно), но ничего хорошего у них не выходило, и большинство возвращались, если вообще возвращались, безумными или сломленными.
Даже боги старались обходить Мир мертвых стороной. Это мрачное место, и, хотя многие пытались торговаться с его Хранительницей: просить о помощи, молить отпустить одну, отдельную, совершенно особенную душу, — подобный договор всегда кончался слезами, провалом, медленной смертью или всем понемногу.
Ведь безопасное равновесие Хель дорого стоит. Никто не в силах поднять мертвых, не нарушив это равновесие. К тому же так близко к Нижнему миру последствия могут быть катастрофическими. В результате у Хранительницы Хель была репутация сварливой и нелюбезной особы. Никто еще не вышел из Мира мертвых живым с тех пор, как Мать Фригг вернулась одна, напрасно моля об освобождении Бальдра Справедливого перед концом Древнего века.
Локи прекрасно знал все это. С другой стороны, у него были основания полагать, что в его случае Хранительница Мира мертвых может снизойти до исключения. Очевидно, Шепчущий считал так же, что вполне устраивало Локи, ведь именно благодаря этому он был еще жив.
Он почувствовал нетерпение артефакта.
«Ты говорил, она будет здесь», — сказал оракул.
«Будет», — подумал Локи, надеясь, что не ошибается.
«Лучше бы была, потому что, если ты солгал…»
— Не волнуйся. Она придет, — произнес Локи вслух. — Как только узнает, что я здесь, она придет.
— Кто? — Мэдди уставилась на него.
— Хранительница Мира мертвых, — ответил он. — Наполовину Рожденная Хель. Моя дочь.
В тот момент, когда Мэдди и Локи входили в Хель, ваны на земле времени зря не теряли. Засада в пасторском дома предупредила их об измене Скади, но убийство Этель Парсон означало, что в деле появилась новая грань. Было ли это несчастным случаем? Была ли женщина простым наблюдателем, попавшим под огонь? Или же она — жертва, посланная, чтобы убедить их, будто со стороны людей никакой измены не намечалось?
— Конечно, это была измена, — сказал Фрей. — Нас выманили обещаниями переговоров, а потом попытались применить к нам Слово. Разве есть другое объяснение?
— Но что же Один? — спросил Браги, который выглядел взволнованным и вычесывал пыль из волос. — Он хотел поговорить. Он преломил с нами хлеб, он хотел мира с ванами…
— Не будь ребенком! — рявкнул Фрей. — По-твоему, он должен был нацепить табличку «Это ловушка»? Я считаю, время не ждет. В погоню за ним! Заставим его говорить.
Фрейя казалась задумчивой.
— Отравленный платочек, — промолвила она. — Совсем не похоже на Одина.
— А на Скади? — предположил Браги. — Если она хотела навредить нам, она могла это сделать в Зале Спящих, когда мы были беспомощны. Зачем оборачиваться против нас теперь?
— Возможно, она чего-то ждала, — заметил Фрей.
— Не верю, что она хотела нам навредить, — упрямо гнул Ньёрд, его синие, как море, глаза опасно сверкали.
— Что, серьезно? — потерял терпение Хеймдалль. — Старый дурак, что еще она должна сделать, чтобы ты поверил? Она схватит тебя за горло, а ты будешь думать, что это от избытка любви.
— Смешно.
— Ты смешон. Думаешь, только потому, что вы когда-то были вместе…
— Мой брак тут ни при чем.
— Твой брак рухнул, еще не начавшись…
Ваны вновь заспорили. Идун, которая не принимала участия в схватке, подошла к единственной жертве. Этель Парсон в ночной сорочке лежала во дворе лицом вниз. Клочок чар, бывший платком, таял в первых лучах рассвета. Шпильки выскочили из ее волос, на щеке было пятно грязи, она казалась маленькой и никчемной, жалкой сноской в описании происходящего.
Тихо опустившись рядом с ней на колени, Идун с жалостью и некоторым удивлением думала о загадочной стойкости людей. Такие хрупкие создания, думала она, так мало живут, но могут вынести море страданий. И даже удар, способный уничтожить богиню, не сумел погасить жизнь в этой женщине. О да, она умирала, но все же в ней теплилась искра. Когда Целительница коснулась лица Этельберты, ее веки слегка дрогнули.
Где-то невдалеке продолжали спорить остальные ваны. Предмет их спора не интересовал Идун. Слишком многие слишком сильно расстраиваются, и чаще всего по пустякам. Только смерть не банальна. Она заметила проблеск смерти в туманных глазах Этель и задумалась, стоит ли ей мешать. Женщина страдала и мучилась. Очень скоро она упокоится с миром. И все же она сражалась со смертью каждой клеточкой своего существа — Идун чувствовала это совершенно ясно.
Этельберта всегда была пассивной, покорной женой, доброй дочерью, скромной и неприметной всю свою жизнь. Подобные женщины при встрече со смертью смиряются без борьбы. Но в дочери Оуэна Гудчайлда звенела сталь. Она хотела жить — и поэтому Идун открыла коробочку, подвешенную на талии, и достала маленький ломтик сушеного фрукта. Он был не больше ногтя ее мизинца, но являлся пищей богов. Идун положила его под язык Этельберты и стала ждать.
Прошла минута. Возможно, слишком поздно, подумала Идун. Даже яблоки юности не спасут женщину, если душа успела перейти во владения Хель. Она осторожно перевернула Этельберту на бок, убрала мягкие темные волосы с лица. Конечно, это было некрасивое лицо, и все же смерть наделила его особым достоинством, почти королевским спокойствием.
— Прости, — пробормотала Идун. — Я пыталась тебя спасти.
И в этот самый миг умирающая открыла глаза. Ее цвета воспрянули к жизни, осенне-коричневый вспыхнул тыквенно-оранжевым. Этельберта вскочила с распущенными волосами и рдеющими щеками и звенящим голосом обратилась к Фрейе:
— Немедленно верни мне платье, дамочка!
