освежить рот перед жареными перепелами. Нет-нет, не вставайте. Мне поможет убрать мистер Крендлер, если вы извините его за то, что он нас покинет.
Все было проделано очень быстро. Зайдя за экран из цветов, доктор Лектер просто сбросил все остатки с тарелок в полупустой череп Крендлера, а сами тарелки сложил у того на коленях. Потом закрыл череп срезанной крышкой и, взявшись за веревку, привязанную к тележке, что была пристроена под креслом Крендлера, перевез его в кухню.
Затем доктор Лектер перезарядил свой арбалет. Для удобства он воспользовался тем же блоком питания, от которого работала секционная пила.
Кожица перепелов хрустела, а сами они были нафаршированы гусиной печенкой. Доктор Лектер рассказывал о музыкальном творчестве короля Генриха VIII, а Старлинг говорила о компьютерном моделировании и воспроизведении звуков различных машин и механизмов и вообще о частотных колебаниях, вызывающих чувство удовольствия.
Потом доктор Лектер объявил, что десерт будет подан в гостиной.
ГЛАВА 101
Суфле и бокалы с вином «Шато д'Икем» у горящего камина в гостиной, кофе на боковом столике возле локтя Старлинг.
Отблески огня пляшут в золотистом вине, его аромат ощущается даже на фоне запаха горящих в камине поленьев.
Они говорили о чайных чашках и о времени, и еще о царствии хаоса.
– Вот так я пришел к убеждению, – говорил доктор Лектер, – что где-то в мире должно быть место для Мики, наилучшее место, освобожденное именно для нее. И еще я пришел к выводу, Клэрис, что самое лучшее в мире место для нее – ваше.
Отсветы пламени из камина не столь четко раскрывали всю таинственную глубину лифа ее платья, как до того делали горящие свечи, а лишь чудесными отблесками играли на ее лице.
Она с минуту раздумывала.
– Позвольте мне задать вам вот какой вопрос, доктор Лектер, – наконец произнесла она. – Если для Мики требуется наилучшее место в этом мире – а я вовсе не говорю, что это не так – то как насчет вашего собственного места? Оно, конечно, занято, но я уверена, что ей вы никогда не откажете. Мы с нею могли бы быть как сестры. И если, как вы утверждаете, во мне есть место для моего отца, то почему бы в вас не могло оказаться места для Мики?
Доктор Лектер, казалось, был очень рад – то ли эта мысль ему понравилась, то ли изощренность ума Старлинг, трудно сказать. Правда, может быть, он испытывал смутное беспокойство оттого, что его создание оказалось даже лучше, чем он рассчитывал.
Отставляя бокал с вином на боковой столик, она столкнула кофейную чашку, и та упала и разбилась о камин. Она даже не посмотрела в ту сторону.
Доктор Лектер смотрел на осколки. Те лежали совершенно неподвижно.
– Не думаю, что вам следует принимать решение прямо сейчас, – продолжила Старлинг. Глаза ее и кабошоны в украшениях сияли в отблесках пламени. Порыв ветра взметнул огонь в камине, от него дохнуло жаром, она ощутила его сквозь платье, и тут же у нее возникло мимолетное воспоминание – доктор Лектер, давно-давно, спрашивает сенатора Мартин, кормила ли та дочь грудью. Сияние камней, легкое движение плеч как бы обратили ее неестественное спокойствие вовнутрь: на секунду многие окна ее памяти выстроились в одну линию, давая ей возможность одним взглядом окинуть все пережитое в прошлом. И она сказала:
– Ганнибал Лектер, ваша мать кормила вас грудью?
– Да.
– А у вас никогда не возникало желания уступить эту грудь Мике? У вас никогда не возникало ощущения, что вы должны уступить ей?
Удар сердца.
– Не помню такого, Клэрис. Но если я ей уступал, я делал это с радостью.
Клэрис Старлинг сунула сложенную чашечкой ладонь в глубокий вырез платья и достала грудь; сосок тут же затвердел на открытом воздухе.
– А эту вам никому не придется уступать, – сказала она. Глядя неотрывно прямо ему в глаза, она поднесла указательный палец, тот самый палец, которым нажимала на спуск пистолета, к губам, уронила на него каплю согретого во рту «Шато д'Икема» и перенесла ее на грудь. И капля густого сладкого вина повисла на соске как золотистый кабошон, чуть подрагивая в такт ее дыханию.
Он стремительно поднялся из своего кресла и подошел к ней, опустился на колено возле ее кресла и склонил свою темную, гладко причесанную голову над ее грудью, отсвечивающей коралловым и сливочно- бледным в отблесках пламени камина.
ГЛАВА 102
Барни и Лилиан Херш шли по авенида Нуэво де Хулио неподалеку от Обелиска. Был ранний вечер. Мисс Херш, преподаватель Лондонского университета, находилась в годичном отпуске для научной работы. Они с Барни встретились и познакомились в антропологическом музее в Мехико. Оба друг другу очень нравятся и уже две недели путешествуют вместе, присматриваясь друг к другу, и это совместное времяпрепровождение как будто нравится им обоим все больше и больше. Они еще не успели устать друг от друга.
Они прилетели в Буэнос-Айрес во второй половине дня, слишком поздно, чтобы успеть в Национальный Музей, где экспонировалась одна из картин Вермеера, одолженная музею на время. Намерение Барни увидеть все картины Вермеера в мире очень развеселило Лилиан Херш, но это вовсе не мешало им весело проводить время. Он уже успел посмотреть примерно четверть всех существующих в мире картин Вермеера, и ему предстояло еще достаточно долго развлекаться подобным образом.
Они искали какое-нибудь симпатичное уличное кафе, где могли бы перекусить, не заходя в помещение.
К зданию «Театра Колона», великолепного оперного театра Буэнос-Айреса, один за другим подъезжали лимузины. Лилиан и Барни остановились поглазеть на любителей оперной музыки, спешивших в театр.
Сегодня здесь давали «Тамерлана» Генделя с великолепным составом, а толпа буэнос-айресских любителей музыки, спешащая на премьеру, – весьма занимательное зрелище.
– Барни, ты как насчет оперы? Мне кажется, тебе должно понравиться. Я могу «выставиться» на билеты.
Его позабавило, что она воспользовалась американским жаргонизмом. «Выставиться»!
– Если ты мне все будешь объяснять, лучше я сам «выставлюсь», – сказал он. – Думаешь, нас туда пустят?
В этот момент к тротуару почти бесшумно подкатил огромный «мерседес-майбах», темно-синий с серебристой отделкой. Рядом тут же появился швейцар, готовый распахнуть дверцу.
Из лимузина вышел мужчина, стройный и элегантный, во фраке и белом галстуке, и помог выбраться даме. Ее появление вызвало ропот восхищения в толпе у входа. Изящная головка, волосы уложены в красивую прическу, напоминающую платиновый шлем; одета она была в облегающее платье из мягкой матовой ткани кораллового цвета с кружевной накидкой. На шее зеленым сиянием светились изумруды. Барни видел ее лишь мельком, через головы толпы; вместе со спутником она исчезла в фойе.
Ее спутника Барни успел разглядеть получше. Волосы его были причесаны очень гладко, словно мех выдры, а нос выдавался вперед так же высокомерно-повелительно, как нос Перона. Прямая осанка делала его выше, чем он был на самом деле.
– Ты очнешься когда-нибудь? Так мы идем в оперу или нет? Если, конечно, нас пустят in mufti. Вот наконец-то мне представился случай употребить это выражение – in mufti, даже если оно сюда не очень подходит. Но мне всегда хотелось сказать, что я сегодня in mufti.
Когда Барни не спросил ее, что такое in mufti, она посмотрела на него более внимательно. Он ведь всегда спрашивал, когда ему что-то было непонятно.
– Ага, – сказал Барни с отсутствующим видом. – Я выставлюсь.
У Барни была куча денег. Он их тратил расчетливо, но не скупердяйничал. Однако в кассе оставались билеты только на галерку, где были одни студенты.
