обязаны были их купить.
Далее он последовал в магазины Тиффани и Кристофля. У Тиффани доктор смог заменить тяжелые тарелки для пикника жьенским фарфором из Франции, с узором chasse – листья и птицы холмов. У Кристофля он приобрел столовое серебро девятнадцатого века в стиле «кардинал» – он предпочитал именно такое столовое серебро – с клеймом мастера, вычеканенным в углублении ложки, и парижским «крысиным хвостиком» на нижней стороне каждой из ручек. Вилки сильно изогнуты, зубцы их расставлены широко, а ручки ножей приятной тяжестью ложатся глубоко в ладонь. Каждый предмет ощущается в руке, словно хороший дуэльный пистолет. Что касается хрусталя, доктор мучился сомнениями насчет бокалов для аперитива – какой размер выбрать, и наконец взял ballon с узким горлышком для бренди; зато насчет бокалов для вина сомнений у него не было. Доктор выбрал риделевский резной хрусталь ручной работы, бокалы двух размеров, и с таким горлышком, что носу там было бы вполне просторно.
У Кристофля он, кроме того, купил столовые салфетки под тарелки из сливочно-белого полотна и несколько очаровательных салфеток из дамаста, каждая с крохотной дамасской розой в уголке – алой, словно капелька крови. Игра слов – «дамаст – дамасской» – показалась доктору Лектеру забавной, и он купил полдюжины салфеток, чтобы всегда быть во всеоружии, с учетом сроков возврата белья из прачечной.
Еще он купил две переносные газовые горелки, мощностью в 35.000 BTU, – такие используют в ресторанах, когда готовят прямо у столика, и элегантнейший медный сотейник и медную fait-tout – делать соусы; и то и другое было изготовлено для торгового дома «Dehillerin» в Париже; кроме того – две сбивалки. Он не смог найти кухонные ножи из углеродистой стали – он всегда предпочитал их ножам из нержавейки; не смог он отыскать и ножи специального назначения, какие вынужден был оставить в Италии.
Последнюю остановку он сделал в магазине медицинских инструментов, недалеко от Главной больницы Милосердия. Там он смог очень удачно купить почти новую секционную пилу, которая прекрасно поместилась в новой корзине, в тех ременных петлях, где раньше покоился термос. Пила все еще была на гарантии, и к ней прилагались насадки: одна – общего назначения, другая – для вскрытия черепа, и черепной крюк, так что доктор смог практически полностью укомплектовать свою batterie de cuisine.
Стеклянные двери в доме доктора Лектера распахнуты в свежий вечерний воздух. Залив то угольно- черен, то серебрист под луной и бегучими тенями облаков. Доктор Лектер наполнил вином новый хрустальный бокал и поставил его на напольный подсвечник у клавесина. Изысканный букет вина смешивается с солоноватым прибрежным воздухом, и доктор Лектер может наслаждаться им, не отрывая пальцев от клавиш.
В свое время у него были клавикорды, верджинел, и другие старинные клавишные инструменты. Он предпочитает звучание клавесина и ощущение, вызываемое игрой на нем, потому что невозможно строго контролировать звучность управляемых щипковым механизмом струн, и музыка является тебе как эксперимент, как неожиданный, сам себе довлеющий опыт.
Доктор Лектер смотрит на инструмент, сжимая и разжимая пальцы. Он начинает знакомство с только что приобретенным клавесином так, как мог бы обратиться к привлекательной незнакомке: он начинает с легкой шутки, наигрывает арию, написанную Генрихом VIII: «Зеленеет падуб».
Поощренный к продолжению знакомства, он переходит к Моцарту – «Соната Ля мажор». Доктор Лектер и клавесин еще не достигли интимной близости, но отклик инструмента на касания его рук обещает – долго ему ждать этого не придется. Поднимается ветерок, свечи вспыхивают, их пламя колеблется, но глаза доктора Лектера закрыты, чтобы не мешал свет, лицо обращено вверх, он играет. Мыльные пузырьки слетают с растопыренных звездочками ладошек Мики, когда она взмахивает руками над ванночкой, и плывут в легком ветерке, легко пролетают сквозь лес и, как раз когда он принимается за третью часть сонаты, сквозь лес бежит, все бежит Клэрис Старлинг, шорох листьев у нее под ногами, шорох ветра вверху, в кронах меняющих цвет деревьев, а перед нею прочь срываются олени, самец и две самочки, прыжками освобождающие ей путь, – так прыгает сердце в груди. Земля вдруг становится холоднее, и оборванные люди тащат из леса маленького тощего оленя, раненного стрелой – она все еще торчит у него из бока, он упирается, сопротивляется ремню, обвившему его шею, а люди тащат его, раненого, чтобы не надо было нести олешка к ожидающему его топору, и музыка резко обрывается, прозвенев над окровавленным снегом, и руки доктора Лектера сжимают края сиденья. Он делает глубокий вдох, еще и еще один, заставляет себя сыграть следующую фразу… вторую, третью, но музыка снова обрывается. Тишина.
Мы слышим тонкий, пронзительный вопль, обрывающийся так же неожиданно, как и музыка. Ганнибал Лектер долго сидит, склонив над клавишами голову. Потом бесшумно поднимается и выходит из комнаты. Невозможно определить, где он теперь находится – в доме темно. Ветер с Чесапикского залива набирает силу, колеблет пламя свечей, они гаснут, а ветер, в полной тьме, поет в струнах клавесина, то наигрывая неожиданную мелодию, то извлекая пронзительный вопль, вопль из далекого прошлого.
ГЛАВА 55
Среднеатлантическая межрегиональная выставка огнестрельного и холодного оружия в зале Военного мемориального комплекса. Многие акры столов и стендов, целые поля стрелкового оружия, в основном пистолеты и охотничьи ружья типа боевых. Красные лучики лазерных прицелов танцуют на потолке.
Очень немногие из тех, кто и в самом деле работает не в четырех стенах, посещают такие выставки, это ведь дело вкуса. Стрелковое оружие теперь исключительно черного цвета, и выставки эти мрачны, лишены ярких тонов, и столь же безрадостны, как и внутренний мир тех, кто сюда приходит.
Только посмотрите на эту толпу – неопрятные, со злым прищуром, облысевшие, сердитые люди, с поистине засохшими сердцами. Они-то и представляют собой наибольшую опасность для частных лиц, желающих сохранить право на владение огнестрельным оружием.
Больше всего таким нравится боевое оружие, предназначенное для массового производства, дешевое, штампованное, обеспечивающее высокую убойную силу в руках невежественных и плохо обученных солдат.
Посреди этих пивных животов, рыхлых и бледных, как сырое тесто лиц, стрелков, вечно пребывающих в четырех стенах, движется доктор Лектер, аристократически худощавый и стройный. Стрелковое оружие его не интересует, он сразу же проходит к стендам ведущего поставщика ножей на этой выставке. Фамилия поставщика – Бак, и он весит, должно быть, фунтов триста двадцать пять. На стендах у Бака множество поражающих воображение мечей и кинжалов – в основном имитации средневековых и варварских предметов вооружения, но у него имеются и самые лучшие современные ножи, и даже дубинки, так что доктор Лектер сразу же замечает обозначенные в его списке предметы – те, что ему пришлось оставить в Италии.
– Что вас интересует? Помочь? – У Бака дружелюбные щеки, дружелюбная улыбка и недружелюбный взгляд.
– Да, будьте любезны. Мне нужна вон та «гарпия» и прямой зубчатый нож фирмы «Спайдерко», с четырехдюймовым лезвием, а еще вон тот, что сзади, скорняжный – «скинер» с опущенным острием.
Бак достал со стенда все, о чем его просили.
– Мне нужна хорошая пила для разделки дичи. Нет, не эта – хорошая. И дайте-ка мне пощупать вон тот плоский кожаный сап, черный… – Доктор Лектер задумчиво осмотрел пружину в ручке. – Его я тоже возьму.
– Что-нибудь еще?
– Да. Мне хотелось бы взять еще нож «Спайдерко сивилиан», но я его здесь не вижу.
– Не так уж много народу про него знают. Никогда не привожу сюда больше одного.
– А мне и нужен один.
– Его нормальная цена – двести двадцать долларов. Могу уступить за сто девяносто, с ножнами.
– Прекрасно. А ножи из углеродистой стали у вас есть?
Бак покачал массивной головой.
– Да вы найдете таких сколько угодно на блошином рынке, только старые. Я сам их там покупаю. Можно наточить о донышко блюдца.
– Упакуйте все, я вернусь за пакетом через несколько минут.
Бака не очень часто просили упаковать его товар. Он выполнил просьбу, но брови его при этом были высоко подняты.
