он так и остался лежать в изодранной, пропитанной кровью форме, словно куча ненужного тряпья.
«Антуанетта», хотя и подбитая, встречала партизан ответным огнем. Ближе к носу возник сильный пожар, но кормовая пушка оставалась неповрежденной и среди дыма и суматохи послала снаряд, который взорвался на скале над городом. Палуба задрожала, когда заработали машины. Хозяин таверны погиб, упав за борт в первые секунды атаки. Каунидису и Меткасу удалось пробраться внутрь через открытую дверь. Появился немецкий морской офицер; его лицо было черным от дыма, одна рука беспомощно болталась, рукав формы весь пропитался кровью. Удивленно взглянув на них, он что-то сказал по-немецки и направил на пленников пистолет, после чего свалился на палубу, но с искаженным от боли и шока лицом сразу оперся спиной о переборку. Положив здоровую руку на колено, он нацелил пистолет на них и жестом приказал пленникам заложить руки за голову. Они замешкались, и он направил пистолет прямо в лицо Меткасу.
Так они просидели около часа, пока канонерка с трудом выбиралась из гавани. Стрельба начала постепенно стихать, когда «Антуанетта» вышла из зоны обстрела.
Они видели пробегавших по палубе солдат, которые старались потушить пожар. Внезапно один матрос, почти черный от дыма, просунул голову в дверь и, увидев их, что-то сказал офицеру. Через несколько минут он вернулся с двумя матросами. Каунидиса и Меткаса провели вниз по трапу и, затолкнув в пустую каюту, заперли за ними дверь.
Там они провели много времени, прислушиваясь к неровному стуку машин. Запах дыма и отработанного топлива становился все сильнее, а темная дымка медленно вползала в кабину, постепенно сгущаясь. В какой-то момент машины замолчали надолго, но потом понемногу заработали снова. Через несколько минут канонерку сотряс сильный взрыв.
Дверь распахнулась, и пленники поняли, что судно тонет. Они чувствовали, как оно кренится, наполняясь водой. Их выволокли на палубу, кашлявших и задыхавшихся от дыма и паров топлива. Хассель и Берген уже ждали их. Небо было черным, море штормило. Несколько спасательных шлюпок на воде были до отказа заполнены людьми. Каунидис с первого взгляда понял, что для них мест в лодках не найдется. Берген посмотрел на них и, что-то сказав Хасселю, повернулся и стал спускаться в одну из шлюпок. Хассель приказал последнему солдату, стоявшему возле него, также садиться в шлюпку, а когда тот перелез через борт, вынул из кобуры, висевшей у него на ремне, пистолет.
Все шлюпки, за исключением последней, отошли от тонувшего корабля. Один из матросов что-то крикнул, явно опасаясь, что «Антуанетта», пойдя ко дну, может затянуть и их. Хассель спокойно поднял пистолет и выстрелил. Меткас дернулся, его голова откинулась назад, и из раны хлынула кровь. Он еще не успел упасть, когда пистолет повернулся в сторону Каунидиса, но тот инстинктивно бросился вперед и схватил Хасселя за талию. Каунидис услышал выстрел, прогремевший так близко, что, по его словам, он почувствовал жар от пули. В этот момент нос корабля резко опустился, оба упали на палубу и покатились к воде. Каунидис ударился о надстройку так, что у него перехватило дыхание, и тут его накрыло водой. Когда он, хватая ртом воздух, вынырнул на поверхность, он что было сил поплыл прочь от тонущего корабля. Он не оглядывался, пока его руки не стали свинцовыми и он едва мог дышать. Когда волна поднимала его повыше, он старался разглядеть в темноте спасательные шлюпки, но они уже скрылись вдали, как, впрочем, и «Антуанетта». Хасселя нигде не было видно.
Много часов Каунидис двигался вместе с приливом, иногда греб руками, но по большей части просто пытался остаться на плаву. Он понятия не имел, где находится, пока не рассвело. Тогда на западе, куда его несло течение, он увидел сушу. В конце концов, измученного и замерзшего, полуживого, его выбросило на южный берег Кефалонии.
12
Когда Каунидис закончил рассказ, внезапно появилась Элени и, подкрутив фитиль, сделала свет ярче. Мне даже пришла в голову мысль, не находилась ли она где-нибудь поблизости, ожидая своего выхода. Алекс задумчиво смотрела в темноту. Каунидис постарался преподнести свою историю как можно эффектнее. Сочетание узо и вина, искусно созданное напряженное ожидание и даже освещение и сама обстановка – все, казалось, работало на то, чтобы усилить драматизм его повествования. Но, заметив, как он наблюдает за Алекс, я подумал, что, возможно, для таких приготовлений была и другая причина. Похоже, он попытался не просто повторить ход самих событий, а воссоздать некое эхо чувств, отголосок того, что произошло, так, чтобы Алекс хотя бы отчасти пережила события, воспоминания о которых были все еще столь свежи в памяти старых островитян.
Постепенно Алекс пришла в себя. Она застенчиво улыбнулась.
– Спасибо, – поблагодарила она Каунидиса.
Он слегка поклонился в ответ.
– Вы еще когда-нибудь встречались с Юлией? – спросил я.
– Нет. Она вскоре покинула остров и недолго жила на Кефалонии. Но людям понадобилось не так много времени, чтобы узнать, кто она такая. – Он дипломатично помолчал. – Многие во время войны потеряли отцов и сыновей. Иногда погибали целые семьи. Часто люди не разбирались, кто и почему сотрудничал с оккупантами, и их не интересовали конкретные обстоятельства. Юлии повезло, что она уцелела. Многим в ее положении повезло гораздо меньше. Возможно, ей помогла начавшаяся сразу после ухода немцев гражданская война. В возникшей неразберихе появились другие мишени.
Было уже поздно, и Каунидис выглядел изрядно уставшим. Представляю, рассказать такое – тоже нелегкий труд. Возможно, он немного приукрасил свою роль в этом деле. Наверное, возникало немало моментов, когда он трусил, когда думал, что его следующий вздох будет последним. Он видел, как гибнут люди, и был непосредственным свидетелем жестокой мести Хасселя жителям Итаки. Все эти события оказали влияние и на него. Я даже подумал, не стало ли это причиной стремительности, с которой он впоследствии покинул остров и постепенно стал тем человеком, каким является сейчас, и не была ли его неудачная семейная жизнь следствием психологической травмы. Вероятно, чтобы забыться, он целиком отдавал себя работе.
Каунидис пожелал нам спокойной ночи. После его ухода снова появилась Элени и стала прибирать со стола. Она не разговаривала с нами, и мы поняли ее усердие как намек на то, что нам тоже не стоит задерживаться. Когда мы подошли к комнате Алекс, я спросил ее, как она себя чувствует. Она сказала, что хорошо, и даже изобразила на лице что-то вроде улыбки.
– Тогда спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Я прошел в свою комнату и встал у открытого окна. Ночь была тихой, и, кроме стрекота цикад, не доносилось ни звука. Луна окрасила море в серебристо-серый цвет, а небо казалось живым от звезд. Я думал о вечере и об Алекс. Меня подмывало пойти и постучаться к ней, но, прежде чем я собрался с духом, я услышал стук в свою дверь, и когда открыл ее, на пороге стояла Алекс.
– Можно войти? – спросила она.
– Конечно.
Мы сели у окна.
– Не могу заснуть, – смущенно объяснила Алекс свой приход. – Я вот все думаю: жалела ли когда- нибудь Нана о своем решении?
– И какой вывод?
– Скорее всего не жалела.
Наверное, удивление было написано у меня на лице.
– А по-вашему, она поступила неправильно, да? – спросила Алекс.
– Да нет, я вполне понимаю ее. Но очень уж трудно отделить решение от последствий.
– Последствия были бы в любом случае. Неизвестно еще, что произошло бы, если бы она позволила убить Хасселя. Если бы Меткас и его люди уничтожили весь гарнизон, Берген, разумеется, жестоко отомстил бы всему населению острова.
– Пожалуй, – согласился я.
– И еще, по-моему, то, что она сделала, было смелым поступком.
