– Сколько лет было тому человеку? – спросил Димитри.
– Примерно как мне. Лет тридцать пять плюс-минус года два.
– Тогда он вполне может быть внуком Хасселя.
– Вот именно, – согласился я, – и еще получается, что они с Алекс – родственники.
Уехав с залива, мы вернулись в Ставрос. Там на площади сломался грузовик. Рядом с ним стояли люди и спорили, что им делать дальше: колесо отрезало от оси, и часть щебня высыпалась из машины прямо на дорогу, поэтому проехать к побережью стало невозможно. Не желая терять время, мы направились в Вафи по горной дороге.
Димитри вел машину молча, наверняка, как и я, размышляя о наших открытиях. Я спросил его, считает ли он возможным, что Алекс уехала с Хасселем по собственной воле. Но он энергично замотал головой.
– А как же мальчик, который видел, как они спорили?
– Это он решил, что они спорили, – возразил я, – но он мог ошибиться. Может, Алекс просто разговаривала с неким мужчиной, который заявил, что приходится ей кузеном.
Мои слова не убедили Димитри.
– Почему тогда она не вернулась за своими вещами? И почему не подумала о своей безопасности?
Мне пришлось признать, что это два важных вопроса, но у меня не было ответа ни на один из них.
Дорога круто вилась вверх, повороты зачастую были такими узкими, что там вряд ли смогли бы разминуться две машины. К счастью, мы не встретили ни одной. Ландшафт становился все пустыннее, оливы и кипарисы уступили место густым, почти непроходимым зарослям дикого дуба и лавра. Над дорогой нависали голые скалы.
Прилепившаяся у вершины горы деревня Аноги казалась почти опустевшей, возле кафенио напротив церкви сидел только один старик. Он проследил взглядом за нашей машиной, когда мы проезжали мимо. Две старухи на улице в тяжелых черных платьях и чулках остановились, чтобы проводить нас откровенными взглядами, обычными для греческих крестьян. В паре миль за деревней поворот вел к монастырю Кафарон, который находился на самой вершине горы, где, по словам Феонаса, был убит Коль. Внезапно повинуясь какому-то наитию, я попросил Димитри поехать туда. Мы оставили машину у монастырской стены. Тяжелые железные ворота стояли нараспашку, открывая двор, в котором стоял один старенький «ситроен».
– Здесь кто-то живет? – спросил я, не переставая удивляться тому, что для монастыря выбрали такое суровое и удаленное место.
– Это автомобиль священника. Здесь больше нет монахов, но священник каждый день на несколько часов приезжает сюда из Вафи.
Уже наступил вечер, но было все еще жарко. Я знал по картам, что мы находимся на высоте приблизительно восемьсот метров над уровнем моря. С той точки, где мы стояли, открывалась практически вся северная сторона острова и даже часть южной. На западе виднелась Кефалония. Она казалась такой близкой, словно до нее можно было дотронуться рукой. На северо-востоке, у самого горизонта, вырисовывались туманные серо-голубые очертания островов и материка. Дорога под нами исчезала и появлялась, извиваясь по склону горы до самого прибрежного шоссе далеко внизу.
Феонас говорил, что единственной машиной, о которой известно, что она приезжала к монастырю в день убийства Коля, – не считая такси, которое привезло его туда от парома, – был туристический автобус из Вафи. Теперь мне стало понятно, почему он утверждал это с уверенностью: на горе практически не было никакого движения, и маловероятно, чтобы какой-то автомобиль мог приехать сюда и уехать незамеченным. Но что делал здесь Коль? Имело ли какое-то значение, что по пути во Фрикес здесь останавливался, чтобы ограбить монастырь, конвой капитана Хасселя?
Я заметил движение во дворе монастыря. Человек открыл дверь в церковь и вошел внутрь.
– Священник, – сказал Димитри.
Мы прошли за ним. Церковь была православной, хотя внутреннее убранство казалось более блеклым и не таким, как в церкви в Ставросе, где я был с Ирэн. Самыми яркими выглядели богато украшенные иконы, висевшие на стенах в деревянных киотах. Христос и апостолы смотрели на нас, когда мы шли по проходу. В нише на высоком, похожем на трон стуле стояла статуя Девы Марии высотой в человеческий рост. Она сжала перед собой руки и немного наклонилась вперед, но ее лицо было, как всегда, спокойным и красивым, хотя и немного печальным. Статуя была раскрашена в бледные телесные тона, а ее платье было ярко- голубым, на голове – белый омофор. Я вопрошающе повернулся к Димитри, и он кивнул, подтверждая то, о чем я уже и сам догадался:
– Панагия.
Скрипнула дверь за нишей, где стояла статуя, и оттуда вышел высокий темноглазый мужчина в черном одеянии православного священника. Единственным украшением строгого и даже несколько сурового одеяния был большой, тяжелый крест.
– К сожалению, это всего лишь гипсовая копия оригинала. – Он приблизился к нам, приветливо улыбаясь. Его поведение заметно отличалось от манер священника, с которым я разговаривал в Эксоги в день, когда исчезла Алекс. – Kalispera, – поздоровался он с нами. Оказалось, что он знаком с Димитри. Они заговорили по-гречески, и я услышал свое имя.
– Фрэнч? Ах да. Я знал вашего отца, – сказал священник. – Археолог. Он много раз приходил сюда. – Священник указал на статую. – Вероятно, вы знаете, что оригинал похитили во время войны?
– Да, но мне хотелось бы узнать почему. Насколько я знаю, эта статуя не представляла особой ценности.
– Правильно. Но немцы забрали из монастыря много вещей, ошибочно полагая, что среди них может оказаться и нечто ценное. Оригинальная статуя высечена из мрамора. Считается, что ее привезли из города на материке, и когда в тысяча семьсот сорок пятом году построили этот монастырь, статую передали ему в дар. Но в Греции много таких статуй. Для народа Итаки Панагия является символом. В прошлом солдаты просили здесь убежища от турецких армий. Считалось, что никакая беда не коснется того, кто молится ей. – Священник печально улыбнулся. – Эту статую сделали после войны, но это всего лишь копия.
– Вам известно, что незадолго до смерти отец говорил о возвращении оригинала? – спросил я.
– Да, конечно.
– Вы сказали, что он иногда приходил сюда. Когда вы видели его в последний раз?
– Это было за пару недель до его сердечного приступа. Я запомнил, потому что он попросил показать ему нашу маленькую коллекцию. Что-то вроде музея, где хранятся предметы, относящиеся к истории монастыря, хотя, конечно, после ухода немцев их остаюсь немного. Всего несколько вещей, которые монахам удалось спрятать, когда они увидели подъезжавший конвой. Может, вы тоже хотите взглянуть на них?
– Спасибо, с удовольствием, если вас не затруднит.
– Пожалуйста. – Священник показал на дверь, из которой только что вышел, и повел нас по узкому коридору, соединявшему церковь с главным зданием монастыря. Мы прошли мимо нескольких боковых коридоров, которые, как объяснил священник, вели в тайные комнаты и туннели под монастырем. – В старые времена их использовали для укрытия от захватчиков. Сейчас все они заперты.
Комната, в которой был устроен музей, находилась в главном здании. В коллекции имелось несколько религиозных предметов, но преимущественно она состояла из книг, различных писем и бумаг, которые описывали, как жили здесь когда-то монахи. Некоторым документам было несколько столетий. Нам показали дневник, написанный человеком, спасавшимся от турецких захватчиков и проведшим в подземных катакомбах более двух лет, пока он не решил сам стать монахом.
Один документ привлек мое особое внимание: написанный на нескольких страницах, вырванных из блокнота, он выглядел относительно новым, но я заметил вверху страницы знакомую печать – орел и фраза на немецком языке.
– Ваш отец, когда в последний раз приходил сюда, хотел посмотреть именно этот документ, – пояснил священник. Неподалеку стоял снимок в рамке, на котором была изображена статуя, похожая на ту, что мы видели в церкви. Священник показал мне выписку на немецком языке, являвшуюся частью длинного
