болели, и каждое его дыхание также разрывало мою душу, как и пытало его тело. Я напоминала ему дышать, когда он забывал или делал вид, что забыл, теряя при этом остатки гордости, пока снова ни делал вдох. Затем еще один, и еще один — продолжая свои мучения и борясь с желанием погрузиться в покой, даруемый смертью.
Мой желудок заболел, и я открыла глаза. Квен должен был бы возненавидеть меня. То, что я говорила… Ненависть поддерживала в нем жизнь. Неудивительно, что он не хотел, чтобы Трент находился в комнате. Квен мог бы возненавидеть меня, если бы захотел, но так или иначе… Я не думаю, что он стал бы это делать. Он неглуп. Если бы я действительно ненавидела его и имела в виду то, что говорила, то я, возможно, вышла бы из комнаты и позволила ему умереть.
Невидящим взглядом я уставилась на навес из голых ветвей надо мной на светло-голубом фоне осеннего утра. Хотя Квен мучился и победил, я все еще ощущала внутреннюю боль от чрезвычайного истощения, как физического, так и умственного. Мой папа умер так же, когда мне было тринадцать, и я почувствовала, как во мне разгораются угли гнева, из-за того, что мой папа сдался, в то время как Квен нет. Но затем гнев сменился виной. Я пыталась сохранить моему отцу жизнь и потерпела неудачу; что за дочь может сохранить незнакомцу жизнь и не быть в состоянии спасти своего собственного отца?
Наблюдая за борьбой Квена, я вспомнила каждую малейшую деталь того момента, когда я держала руку моего умирающего отца. Та же самая боль, то же самое затрудненное дыхание… всё то же самое.
Я моргнула, и мой взгляд, сфокусированный на деревьях, прояснился от внезапной четкой мысли. Мой папа умер точно так же. Я была там. Я видела это.
В носках, цепляющихся за грубый камень, я повернулась к темной комнате, которая находилась за открытой дверью. Квен сказал, что не имеет значения, был бы он жив или нет, но чтобы добраться до правды, я должна увидеть это. Он бы не стал нарушать свое слово, чтобы сказать мне, почему умер мой отец, но он показал мне взаимосвязь, заставив меня выдержать вместе с ним его борьбу.
Кровь отлила от моего лица, и мне стало еще холоднее. Доктор Андерс не изобретала то, что принял Квен, но держу пари, она модифицировала препарат так, чтобы он работал лучше. А мой отец умер от более ранней версии.
Будто во сне я вышла из ярко освещенного утра и соскользнула обратно в обволакивающее тепло полумрака. Я оставила дверь открытой, чтобы сквозь сон Квен слышал птиц и знал бы, что он жив. Он больше не нуждался во мне, и он показал мне, что хотел. То, что Трент запретил ему говорить.
— Спасибо, Квен, — прошептала я, обходя кровать, не замедляя шага. Трент. Где Трент? Он должен знать. Отец Трента умер первым, поэтому, что бы ни убило моего папу, Трент был тем, кто принял решение этому содействовать.
Напрягшись, я открыла дверь и услышала в отдалении невнятный шум голосов. Общая комната была пуста, за исключением молодого интерна на кушетке, его рот был открыт в полусне, и он храпел. Тихо, на цыпочках я прошла по проходу и посмотрела сверху на огромный зал.
Успокаивающий звук беседы и случайные бряцания обратили мое внимание на сцену. На ней никого не было, кроме собирающейся группы технического персонала, производившей больше шума, чем кто-либо еще. Утреннее солнце осветило последствия вечеринки — разбросанные бокалы, грязные тарелки с крошками, мятые коктейльные салфетки и декоративные хэллоуиновские занавеси, оранжевые и красные. Едва мерцающая охрана на окне была восстановлена, и в дальнем углу у окна я заметила Трента.
Он сидел в безмолвном бодрствовании, все еще одетый в мешковатую одежду, в которой он был прошлой ночью. Я вспомнила, что большое кожаное кресло и маленький круглый стол рядом с ним были его любимым местом около огромного камина и стояли так, чтобы он мог видеть водопад, который ниспадал вниз с утесов, охватывая задний двор и веранду. Хотя остальная часть комнаты была в беспорядке, пять восьмых пространства, в котором он находился, было чистым и пустым. Рядом с ним стояла чашка, а в ней что-то парилось.
Мои легкие сжались от спазма. Хватка на перилах ослабла, и я в носках быстро сбежала по лестнице, торопясь выяснить, что такое он давал моему отцу, что убило его — и зачем.
— Трент.
Мужчина вздрогнул, отвлекаясь от наблюдения за водной рябью на поверхности бассейна. Я рванула напролом через кушетки и стулья, игнорируя запах пролившегося алкоголя и упавшие на ковер закуски. Тревога Трента сквозила во всем, он выпрямился. Он почти испытывал страх. Но боялся не меня. Он боялся того, что я скажу.
Затаив дыхание, я остановилась перед ним. Его лицо не выражало никаких эмоций, но в наполненных страхом глазах стоял вопрос. Пульс участился, я заложила прядь волос за ухо и убрала руку с бедра.
— Что ты давал моему отцу? — Произнесла я, слыша свой голос будто издалека. — От чего он умер?
— Прошу прощения?
Вспышка гнева появилась из ниоткуда. Я страдала вчера вечером, вновь переживая смерть своего отца и помогая Квену выжить.
— От чего умер мой отец?! — Закричала я, и вялая беседа на сцене затихла. — Мой папа умер от того же, от чего пострадал Квен, и не ожидаешь ли ты, будто я поверю, что эти два события никак не связаны. Что ты дал ему?
Глаза Трента закрылись, его ресницы задрожали над кожей, которая внезапно стала очень белой. Он медленно откинулся назад в своем кресле, осторожно положив руки на колени. Свет солнца сделал его волосы прозрачными, и я могла видеть, что обтекающий его теплый воздух заставлял их «плавать». Я была настолько расстроена и полна противоречивых эмоций, что мне хотелось встряхнуть его.
Я шагнула вперед, и его глаза моментально открылись, чтобы заметить мои сжатые челюсти и взъерошенный внешний вид. Его лицо было пустым, совершенно без эмоций, что почти испугало меня. Он жестом показал мне занять место напротив него, но я скрестила руки на груди в позе ожидания.
— Квен принял экспериментальное генетическое лекарство, чтобы заблокировать вампирский вирус, — сказал он. Его голос выровнялся. Как только он взял под контроль свои эмоции, его лицо стало жёстким, обычно изящные и тонкие черты исчезли. — Оно делает его надолго неактивным—, пристальный взгляд Трента встретился с моим. — Мы пробовали маскировать проявление вируса разными способами, — добавил он устало, — и хотя они работают — тело яростно отторгает их. Это — второй препарат, который должен обмануть тело и заставить его принять исходное лекарство, от которого умер ваш отец.
Я осторожно покусывала шрам на внутренней стороне губы, вновь ощущая страх быть привязанной. Во мне были те же самые вампирские ферменты, таящиеся глубоко внутри. Но Айви защищала меня от случайного посягательства других вампиров. Шрам Квена был привязан к Пискари, и поскольку претензии другого вампира на его шрам привели бы к ужасной и окончательной смерти последнего, просто из принципа, Квен был в безопасности ото всех, кроме мастера-вампира. Таким образом, смерть Пискари превратила привязанный шрам Квена в никому не принадлежащий шрам, которым мог безнаказанно играть любой вампир, живой или мертвый. Наверное, риск стал невыносимым для него. Он больше не мог защищать Трента в чем-либо, кроме административно-хозяйственной стороны. Поэтому Квен предпочел рискнуть шансом в одиннадцать процентов, чем связаться с офисной работой, которая будет медленно убивать его. И так как Квен был укушен, спасая мой зад, то Трент обвинил во всем меня.
Я опустилась, присев на край сиденья, поскольку вынужденное голодание лишило меня сил.
— Ты можешь уничтожить вампирский вирус? — Спросила я с пронзившей меня надеждой, которая быстро сменилась тревогой. Айви искала что-то вроде этого. Она могла бы рискнуть одиннадцатью процентами, чтобы стать свободной от своего проклятья. Нет, только не она. Я не могу сделать это с ней. Я знаю, что я не смогу пережить это снова. Не после того, как я была свидетелем страданий Квена.
Губы Трента сжались. Это было первым проявлением эмоций по поводу того, что он допустил ошибку.
— Я никогда не говорил, что избавляю от вируса. Я сказал, что препарат скрывает его проявления, делает его неактивным. И он действует только в еще живой материи. Как только тело умирает — механизм перестает работать.
Итак, даже если бы Айви и приняла этот препарат, он не устранил бы вирус, живущий в ней, и она все равно стала бы немертвой после смерти. Это лечение не для Айви, и я немного расслабилась. Но… Почему мой папа рисковал?
