никогда больше не обсуждали эти бумаги. А после того, как их не стало, вообще никогда их не упоминали.
После того, как мы прожили в Гренаде четыре года, родился Якуп. Мы с Эйдис сидели на заднем сиденье, а Хавстейн на полной скорости вез нас в больницу в Сент-Джорджесе. Помню, я очнулся на полу в родильном отделении, как когда-то мой отец. Я сразу же, посреди ночи, позвонил домой и разбудил его. Мне так и представлялось, как он стоит в пижаме у старой телефонной тумбочки в нашем доме в Ставангере и отмахивается от мамы, которая пытается вырвать у него трубку. С небольшой задержкой, но мы слышали друг друга. Мне хотелось позвонить в НАСА и поинтересоваться, не произошло ли чего в космосе в то утро, но я так и не позвонил. Теперь мне не было никакого дела до космоса, в Гренаде тоже происходило много интересного, и я почти уверен, что в тот момент Земля замедлила скорость вращения, чтобы Якуп мог безопасно ступить на ее поверхность.
Многое произошло.
Я хотел, чтобы Якупа увидел весь мир.
Чтобы все на него посмотрели.
На него, этого удивительного человечка, появившегося на свет в Гренвилле, Гренада, на острове Карибского бассейна.
Тогда я думал об отце. О его словах. Что ему жалко, что я перестал быть ребенком.
Если речь вообще может идти о сожалении. Если это не обычное волнение.
На следующее утро, когда Эйдис с Якупом спали в больничной палате, я рассеянно перебирал компакт-диски в маленьком магазинчике в Сент-Джорджесе. Отсутствующим взглядом я смотрел на музыку растафари и диски с мелодиями на свирели, как вдруг дыхание у меня перехватило, а по коже пробежал мороз. Я словно опять оказался за тысячи километров к востоку отсюда. В руках я держал последний альбом «Кардиганс», «Ушедший задолго до наступления дня». Я огляделся по сторонам, словно ожидая, что все это окажется шуткой, а из-за прилавка появится вдруг улыбающаяся София, посмотрит на меня и рассмеется. Стоя на острове в Карибском море, я держал в руках диск со скандинавской поп-музыкой. Однако ничего такого не произошло. Остальные покупатели не замечали меня, уткнувшись носами в старые виниловые пластинки и кассеты, а у хозяина были свои дела. Без интереса взглянув на обложку, он принес со склада диск. Съездив в больницу, я просидел потом всю ночь с наушниками, которые когда-то взял у Карла. Я сидел в гостиной и раз за разом слушал этот альбом, вчитываясь в тексты песен, напечатанные на обложке, и отыскивая нас самих между строк. Нина Перссон перекрасила волосы, теперь они были черными. Ей шло. Думаю, Софии понравилось бы – и волосы и музыка. Если бы она могла, она бы все стены исписала этими текстами. Ей бы и Эйдис очень понравилась, она бы взяла на руки Якупа и принялась танцевать с ним в большой гостиной, распевая, как она нас всех любит, каждого из нас, ведь мы того заслуживаем. Сидя у нее в комнате, мы по ее требованию старательно прислушивались бы к каждому слову и каждому аккорду, доносящемуся из колонок.
Гренада. Девять лет. Первые два года мы находили какую-то мелкую работу, Палли с Анной работали на круизном судне, в баре, их неделями не было дома. Остальные после работы в Сент- Джорджесе отправлялись вместе на пляж, купаться. Эйдис попыталась выучить патуа, чтобы было проще общаться с самыми старыми и несговорчивыми местными жителями, не знавшими английского. До конца она его так и не освоила, но и мы, и местные крестьяне с интересом слушали эту растаманско-эйдийскую тарабарщину, смесь всех языков острова, мы шутили, что ей нужно бы запатентовать этот патуа-фарерский и издать учебники, чтобы получился новый бесполезный эсперанто. Позже, переехав на восточное побережье, в Гренвиль, и перестав общаться с маленькой группой американских и европейских иммигрантов, мы занялись производством какао, скооперировавшись с соседями. Выращивали мы не очень много, но на плаву держались, регулярно отвозили продукцию в столицу, где с нами расплачивались наличными, и мы возвращались домой, а какао погружали на корабли и везли на другие острова, в Тринидад и Тобаго, например, или в Великобританию, Германию и Нидерланды. Мы еще подумывали об овцеводстве, такая возможность тоже была, но, обсудив все, мы сообща отказались от этой идеи. Ведь, в конце концов, мы специализировались на деревянных овцах, к тому же там, откуда мы приехали, мы уже вдоволь насмотрелись на овец.
Так мы стали выращивать какао, подозрительно оглядывая небо, в страхе, что в любой момент может налететь тропический ураган и погубить весь урожай. Однако ураганов мы так и не дождались. Еще я помню, как мы отправлялись на прогулки, когда надоедало сидеть на берегу, мы бродили по влажным лесам между тиковыми и красными деревьями, и я чувствовал себя Колумбом или Робинзоном Крузо. Я отыскивал новые дорожки, неизвестные места, мы забирались к вулканическому озеру Гранд-Этанг и, опустив ноги в нагревшуюся воду, смотрели вдаль, совсем как в то далекое утро на горе Скелингсфьялл, обсуждая дальнейшие планы и нововведения, благодаря которым работа наша станет проще и эффективнее.
А еще я помню тот день, когда мы решили вернуться домой.
Она болела уже давно, и отец хотел, чтобы оставшуюся часть ее жизни мы провели с ней. Спустя несколько дней мы вместе сидели в гостиной и смотрели по телевизору синхронное плавание. Помню, узор был похож на распускающийся цветок, а потом пловцы начали образовывать другие узоры, сложнее, чем когда-то делала мама. Теперь даже синхронное плавание было не для нее. И однажды ночью, пролежав четыре или пять дней в центральной больнице, она тихо умерла. В тот момент рядом с ней был только отец, мы навещали ее перед этим, днем, мы принесли тогда конфеты – вечный больничный шоколад, который сами и съели, она отказалась. Она тогда много дней не ела.
Вот так мы и остались в Ставангере. Эйдис объявила о нашем переезде за несколько дней до отлета. Пора бы, мол, возвращаться домой, но обратно на Фареры ей не хотелось, во всяком случае, не сразу. Она хотела пожить в Ставангере, ведь она и не собиралась до старости сидеть в Гренаде. А я как на это смотрю? Да. Что-то я давно не бывал дома. Якупа мы тоже спросили. Мы боялись, что он будет против, ведь в этом полушарии оставались все его друзья, но он на удивление легко согласился. Якуп был ко всему готов, хотя потом он долго дрожал от холодной дождливой погоды. Я водил его по Ставангеру, показывал Бюхаугскуген и озеро Стоккаваннет, мы вместе спускались от Кампена через усадьбы в Эйганесе по Фарейгата до театра, а потом поднимались к Воланну, где когда-то жил Йорн.
Хавстейн, Анна, Палли и Карл решили остаться в Гренаде. В последние дни мы подумывали, не переехать ли нам в Ставангер всемером, но мне в такое с самого начала не верилось. Хавстейн не смог бы еще раз начать все сначала, да и климат сыграл свою роль. Температура воздуха. Годами нажитое добро. Стабильный достаток на всю жизнь. Против этого мне было нечего возразить. И тем не менее во мне жила какая-то детская надежда, что в последний день они передумают, все бросят и уедут с нами. Однако этого не произошло. Мы уехали втроем, а после нашего отъезда оставшихся на острове не покидало смутное чувство разочарования, словно мы поступили нечестно, бросив их на произвол судьбы. Может, так оно и было, да еще из-за расстояния между нашими странами телефонные разговоры со временем становились все короче и короче, созванивались мы все реже, а спустя несколько лет и вовсе перестали.
В скором времени у нас – у меня, Эйдис и Якупа – вошло в привычку каждое лето ездить на Фареры, в гости к родителям Эйдис. Заезжали мы и к Оули, Сельме и Софусу. Малышу Софусу исполнилось двадцать пять, он жил на улице Доктор Якобсенсгета, занимался рыболовством, женился, но не на Оулуве (она так и не вернулась) и не на Аннике. А на другой девушке, через четыре месяца после знакомства. Приезжая на Фареры, мы обязательно в первый же день заходили к ним в гости и ели вяленое мясо или гринду, ведь, когда во фьорд заходили гринды, Софус был одним из первых забойщиков, он часами мог простаивать в воде с гарпуном наготове, а жена его стояла на берегу и любовалась. Дела у Софуса шли хорошо, и где-то в глубине души я тешил себя мыслью, что, может, все это благодаря нашей с ним встрече, машинке с пультом управления, которую мы водили по улицам Гьогва, конструкторам и нашим разговорам. Но все же я сознаю, что это здесь ни при чем.
Пару раз бы брали с собой отца. Мне же, когда я приезжал в Торсхавн и прохаживался по давно знакомым улочкам, вдалеке чудились фигуры Хавстейна и всех остальных, словно я верил, что они вернутся и продолжат начатое когда-то. Но мне это просто чудилось. Еще мы ездили в Саксун, тогда я брал
