– Да, – сказал я.
– У них почти ничего нет. А родителям их, да, ведь так оно и есть, им же почти все равно. Конечно, они беспокоятся, но дело не в этом, большинство и правда переживает о детях, но они никак не могут понять, в чем дело. Они просто думают, что все, ну, плохо, что ли. И они словно выпускают детей из рук. Тебе повезло, понимаешь? Твои родители о тебе заботились, верно ведь?
Маме нужно еще раз в этом убедиться. Это часть моих посещений.
– Да, – ответил я, – мне повезло. – Мне ведь действительно повезло.
Я никогда не бродил беспокойно по классу во время уроков, хватая девочек за волосы и издавая резкие горловые звуки. Я был таким, как надо, на физкультуре, по вторникам и четвергам, я никогда не цеплялся за канат и не вис на нем, и меня никогда не сажали за перегородку.
Мне этого и не нужно было.
Меня все равно никто не видел.
– Еще кофе? – предложила мама, постукивая по чашкам и сервизу.
– Да, спасибо. Он у тебя вкусный.
Отец выглянул в окно. На дворе было почти лето.
– Да-да, – произнесла мама, пытаясь вновь вернуться к разговору о работе, чтобы было что обсудить. – Знаешь, нам нужны такие, как ты.
– Правда?
– Ты всегда был очень ответственным, с самого первого учебного дня. Помню, ты тогда пришел домой, а задали вам, по-моему, завязать узелок, верно ведь? Ты расположился за столом в столовой, – она показала на стол, – маленький зайка, ты пытался продеть шнурок в дырочки на ботинках, а потом завязать его. Ты весь вечер просидел, завязывал и завязывал, так что даже шнурок под конец задымился. Вот тут-то я тебе и пригодилась. – Глядя на меня, мама засмеялась. – А потом, помнишь, ты считал себя Суперменом?
– Нет, – ответил я, – неужели?
– Да, у тебя был целый ворох таких картинок, как там они назывались? – спросила она, обращаясь к отцу, но потом сама вспомнила. –
Я пил кофе, не перебивая, мне казалось, что я поэтому и любил в детстве комиксы, те брошюрки, которые так долго собирал. Молния. Супермен. Человек-паук. Все они делали добро, оставаясь неизвестными. Появлялись в нужное время в нужном месте. Спасали мир от гибели. Санитары города. И даже визитной карточки не оставляли. Им не нужна была благодарность, вознаграждение или общественное признание. Они просто делали свое дело.
– А, да, они наверняка лежат на чердаке, там еще много всего. Если хочешь, в общем, я их как-нибудь могу достать.
– Да ладно, не надо, – ответил я.
– Ну, мне это не так уж и сложно.
Молчание.
– Да, Матиас, тебе бы надо работать у нас. Нашим детям как раз нужен супергерой.
– Нам всем он нужен, – сказал я.
– Да уж.
Отец, сидя на стуле, повернулся к нам.
– Да, хорошие были комиксы, – сказал он.
– Какие?
– О Супермене.
– Да, хорошие, – согласился я.
– А у Супермена была аллергия, да? На тот камень, который лишал его сил? Как он там назывался? Кристалл?
– Криптонит.
– Ага, точно. Криптонит. Так и было.
Кроссворды. Кофе. Разговоры. Я дома. Но я в нем больше не свой. Это все равно что зайти в школу, которую давно закончил, сесть за свободную парту, упираясь коленками в крышку стола. Ты все равно не станешь частью происходящего вокруг, твои плакаты давно уже сняли с доски, а уроки свои ты давно уже сделал.
Мы поговорили о цветочном магазине, о Хелле, о наших планах на лето, мама с папой собирались во Францию, там жил папин брат, в Сен-Ло, он там уже шесть или семь лет, и отец решился наконец съездить к нему в гости.
Путешествовать папа не любил, ему единственному в нашей семье нравилось сидеть дома, и мама часто ездила куда-нибудь с подругами. Еще два месяца оставалось до их отъезда, этого решающего дня, но я знал, что отец уже начал переживать. Он считал дни, убеждая себя в том, что все пройдет хорошо и они проведут во Франции почти три недели. Отец имел обыкновение считать оставшиеся дни: 18 дней, дни идут, сколько там до демобилизации? Осталось 16 дней, 10 дней, 10 ночей в чужой кровати, а потом домой, и первую неделю он думал об этом все время, не важно, хорошо ли им было, это не играло никакой роли, тоска по дому всегда тянула его обратно. Сидя у моря в Нормандии, отец будет автоматически думать о том, как дорого ему все то, что осталось дома. Он будет скучать по дому, машине, забору и траве, будет скучать по сорока– или пятидесятисантиметровой пробоине в асфальте на Рогаландсвейен, на которую он каждый день натыкается по дороге на работу. Однако примерно спустя неделю тоска отступит, отец и думать забудет о доме и почувствует себя во Франции как рыба в воде. Это вторая фаза. А в Париже, в аэропорту Шарля де Голля, его нужно будет практически отрывать от стены, потому что он не захочет возвращаться домой. Отец. Мой отец.
Ну а я?
Куда поеду я?
– Я поеду на Фареры, – сказал я.
– Фареры? – переспросил отец.
– Фареры? – переспросила мама, – нет, вот там мы никогда не бывали.
Отец:
– Что ты там будешь делать?
Я объяснил им, что, с кем и где и что Хелле поедет с нами, ясное дело, Хелле поедет, если ее с работы отпустят, ей сложно было уладить расписание отпусков, но она вроде все устроила, сказал я, отпускные дни – это всегда сложно, все хотят в отпуск в одно и то же время.
– Да уж, с этим трудно бывает, – согласился отец.
– Кто-нибудь всегда должен быть на месте, – сказал я, – иначе ничего не выйдет.
Я посмотрел на отца.
– Это верно, – ответил тот, ерзая на стуле.
– Еще кофе? – Мама уже привстала с дивана.
– Нет, спасибо, – сказал я.
Она опять опустилась на диван. Положила руки на колени.
– А Хелле? – спросила мама.
– Что?
– Ну, почему ты без нее пришел?
– Она должна была с подругой встретиться.
– А-а, ясно. У нее же всегда было много подруг, – сказал мама, посмотрев на меня и опустив глаза.
– Да.
– Друзей можно завести много, но немногие из них будут близкими. Лучшими. Я это всегда говорила.
– Так оно и есть, – подтвердил отец. У него больше не осталось друзей. Только коллеги. Я тогда подумал, что многим до него и дела нет.
Мы сидели, пытаясь подобрать слова, никто из нас не знал, как склеить беседу. Отец поправлял очки, мама стряхивала со скатерти невидимые крошки. Я потирал пальцами виски.
– Съешь булочку, – сказала мама, протягивая мне блюдо. Я взял одну, чайной ложкой
