Взяв рацию, он размахнулся и зашвырнул ее подальше в алую воду.
— Это еще что за чертовщина?.. — воскликнул летчик.
Мельком взглянув на телефон у себя на запястье, Хейес нажал кнопку, а затем, пока все завороженно смотрели на него, выхватил из кобуры под курткой пистолет. Он дважды выстрелил летчику в грудь, и тот рухнул как подкошенный.
— Род? — выдохнул Девлин, в ужасе уставившись на своего личного помощника.
Томас шагнул вперед, но Война и женщина уже пришли в движение, вскидывая оружие. Двое бойцов сил специального назначения застыли в растерянности.
— Сэр?.. — спросил командир, переводя взгляд с Девлина на Войну.
— Выполняй мои приказания, — рявкнул тот, приближаясь к ним с пистолетом-пулеметом в руках. — Чума! Сюда!
«Чума?» — подумал Томас.
— Что это? — наконец обрел голос Девлин, все еще не в силах оторвать взгляд от Хейеса. — Что ты натворил?
— Не ваше дело, сэр, — ответил Хейес. — Просто делайте, как вам скажут, и вы останетесь в живых.
— Род, что ты делаешь? — продолжал Девлин. — Он был прав? — Сенатор кивнул в сторону Томаса. — Все это из-за какой-то рыбы?
Какое-то мгновение Хейес стоял, устремив взор на океан, затем заговорил тихо и печально:
— Вера слаба. Ее нужно оберегать.
— От правды? — спросил Девлин.
Куми посмотрела на Томаса, и тот понял, что она, как и он сам, чувствует себя лишней, забытой.
— Это только сбило бы людей с толку, — продолжал Хейес. — В смятении были бы потеряны миллионы душ.
— Но убивать во имя праведного дела? — изумленно произнес Девлин. — Неужели ты находишь это допустимым?
— Иногда цель оправдывает…
— Ты сошел с ума? — не дал ему договорить сенатор. — Все эти заговоры и кровопролитие только из-за того, есть ли ноги у рыбки с именем Иисуса, наклеенной на бампер? Это же безумие. Кощунство!
— Оно в том, что ученым верят больше, чем слову Господа! — воскликнул Хейес, быстро теряя самообладание, — «В начале сотворил Бог небо и землю, — начал громко читать он нараспев, словно пророк. — И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую; и птицы да полетят над землею, по тверди небесной. И сотворил Бог рыб больших и всякую душу животных пресмыкающихся, которых произвела вода, по роду их, и всякую птицу пернатую по роду ее. И увидел Бог, что это хорошо. И благословил их Бог, говоря: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте воды в морях, и птицы да размножаются на земле. И был вечер, и было утро: день пятый».[35]
Наступила тишина. Широко раскрытые глаза Войны горели огнем. Чума криво усмехалась. Паркс разинул рот, выражая бесконечное презрение. Все остальные застыли в растерянности, сраженные убежденностью Хейеса.
— Вот как было и будет всегда, — заключил помощник сенатора. — Никаких споров, анализа, критики, исторического контекста, кроме как в отношении личностей, проклятых Богом. Слово Господа является истиной, и тут не может быть никаких сомнений.
Он усмехнулся, упиваясь молчаливым шоком своих слушателей, и мыском лакированного ботинка вывел на песке две пересекающиеся волны символа «ихтис». Все смотрели на него.
— Я Срывающий Печати, — объявил Хейес. — Это единственная рыба, о которой нужно говорить.
— Нет, — начал Девлин, и от его былой растерянности не осталось и следа.
Теперь ситуация была ему ясна. Он определился с тем, какую сторону принять.
— Итак, я смогу тебе кое-чем помочь, но все это должно стать достоянием гласности. Брось оружие, Род. Это конец.
Наступило решающее мгновение.
— Хорошо, — сказал Хейес и небрежно, едва уловимо кивнул Войне.
Тот нажал на курок пистолета-пулемета. Оружие дважды кашлянуло, и сенатор упал на песок, зажимая грудь.
Последовала проникнутая ужасом пауза. Куми в отчаянии вскинула руки к лицу.
Увидев ее жест, Хейес покачал головой и заявил:
— Иногда даже истинно верующие ошибаются в выборе.
Однако его никто не слушал, потому что темнокожий солдат вскинул свой автомат и навел его Войне в лицо.
— Сэр! — завопил он. — Бросьте оружие, или я стреляю!
Война, чей дымящийся пистолет-пулемет все еще был направлен на упавшего сенатора, заколебался.
— Эдвардс, я твой командир.
— Нет, сэр, я вам не верю, — пробормотал солдат. — Никакая это не контртеррористическая операция. По-моему, нас обманули, сэр.
— Вы должны выполнять приказы, Эдвардс, а не оспаривать их, — вмешался Хейес.
— А вы, сэр, насколько мне известно, не являетесь моим командиром, — продолжал Эдвардс, по- прежнему целясь в Войну, стиснув автомат так, что вздулись мышцы на руках, а на лице выступил пот. — Вы человек гражданский и не вправе отдавать приказы.
— Эдвардс, опусти оружие, — осторожно произнес Война под пристальным взглядом солдата.
— Никак нет, сэр. Это не контртеррористическая операция, — ответил тот, перевел взгляд на командира группы, молча наблюдавшего за происходящим, и добавил, понизив голос: — А вы это знали, сэр?
Командир колебался, но его жесткое лицо и еще более твердые глаза оставались непроницаемыми.
— Вы знали, — прошептал Эдвардс. — Вы говорили, что это совершенно секретная контртеррористическая операция. Но все было не так. Дело даже не связано с национальной безопасностью. Так что же происходит?
— Послушай, надо же как-то зарабатывать на жизнь, — сказал командир группы, на лице которого появилась кривая усмешка.
Тут началась стрельба.
Томас повалился на песок, увлекая Куми за собой. Командир группы упал первым, получив две пули в голову. Эдвардс снова перевел свой автомат на Войну, но весь как-то обмяк, его лицо разом состарилось, он застыл на мгновение и ничком повалился на землю. У него за спиной стояла на колене Чума, женщина, которую Найт знал как сестру Роберту, с дымящимся пистолетом в руке. Тут Паркс выхватил у Томаса из-за пояса нож и с яростным ревом набросился на нее.
Война прицелился было в Паркса, однако Найт удачно выбросил ногу вперед. Война упал, его пистолет-пулемет с треском выпустил в воздух несколько пуль, а Томас метнулся вперед и судорожно схватился за горячую сталь ствола, вырывая оружие.
В течение следующих десяти секунд он видел только туман яростного отчаяния, сознавал, что в самое ближайшее время будет убит. Затем ему каким-то образом удалось перекатиться на спину, а Война оказался на нем. Послышались пронзительные крики Чумы, проникнутые болью и яростью, затем снова прогремели выстрелы. Наконец человек, который называл себя Войной, следил за Томасом в Неаполе и стрелял в него в Бари, придавил ему горло своим оружием. Он нажимал обеими руками, и Найт почувствовал, как поток воздуха, поступающего в легкие, иссякает. Война и Чума. Абсурд этих наемных убийц, выдающих себя за всадников апокалипсиса, напыщенная, голая, откровенная глупость всего происходящего внезапно наполнили Найта злостью, нараставшей с тех самых пор, как он впервые услышал о смерти брата. Томас принялся брыкаться, лягаться, царапаться с животной яростью, но Война был
