младший, а вслед за ним в чердачной двери появилась голова Денеша. Позади него, всхлипывая, еще кто- то тащился.
— Возьми и меня с собой… Возьми…
Денеш обернулся, протянул кому-то руку и вытащил на чердак Дюрику, который радостно осмотрелся и тут же плюхнулся в пыль.
— Раз мы все собрались здесь, открываю заседание, — заявил председатель. — Но зачем мы собрались? Вот интересно…
— Может, насчет зеленорубашечника… — нерешительно напомнил главный секретарь.
При слове «зеленорубашечник» Пушок вскочил на лапы и злобно зарычал: наверно, помнил, как тот в него стрелял. И Габи тоже кое-что вспомнил, отчего уши у него снова запылали. Но он только шумно глотнул воздух и сказал вполголоса:
— Зеленорубашечника пока оставим в покое. Так приказал товарищ из движения Сопротивления.
— Жалко… — вздохнул Шефчик-старший. — А я-то теперь наверняка достал бы порох. Променял бы на конек. Не пожалел бы, ведь у меня все равно только один. Но раз нельзя…
— Нельзя, — подтвердил Габи. — Зато я предлагаю написать письмо Дуци. Пушок отнесет, ведь он все равно как почтовая собака.
Пушок завилял хвостом.
Они сели за письмо. Пушок нетерпеливо ждал, хотя письмо оказалось не длинным. Они написали про дыру в крыше да еще о том, что Эде выбили коренной зуб, но ему не жаль, потому что зуб был дырявый и было не очень больно, когда Денеш случайно ударил его по лицу мячом. Написали еще о том, что скоро она вернется домой и все будут ей рады. Вот и все.
Правда, Габи хотелось добавить, что Дуци в мальчишечьей одежде похожа на заколдованную королевну, о которой говорится в сказке, и что скоро она снова станет королевной-девочкой. Но про это он все же не стал писать: а то еще ребята засмеют его.
Оставалось только подписаться под письмом, но это оказалось делом трудным, потому что ребят было много, и все хотели поставить свою подпись, включая Дюрику, который даже и писать не умел. Но, как бы то ни было, все подписались, и Пушок наконец понес письмо адресату.
— Заседание закрываю, — объявил Габи, когда Пушок исчез за чердачной дверью. — Впредь будем заседать в конспиративной квартире, там безопаснее.
Словно подтверждая слова председателя, что-то просвистело над ними, да так страшно, что все втянули голову в плечи.
На следующий день за дядей Шефчиком заявились два зеленорубашечника, но дома его не застали и сказали, что придут еще раз, попозже.
Пришел с завода отец и рассказал, что утром к ним на завод нагрянули немецкие специалисты и заправилы-зеленорубашечники, чтобы начать эвакуацию, но застали на заводе лишь отца. Так, не солоно хлебавши, и уехали, хотя приготовили уже и вагоны.
Позже пришли два солдата с нарукавными повязками, но искали уже не дядю Шефчика, а дядю Чобана и все расспрашивали, когда он был дома в последний раз.
Тетя Чобан так поведала обитателям дома о своем разговоре с солдатами:
— Я сказала им, что не видела своего старика с тех самых пор, как они его увели. И вы еще спрашиваете у меня про мужа, — говорю я им. — Это, мол, я должна спросить у вас. Так они и ушли ни с чем.
Тетя Варьяш сообщила, что оба нилашиста ушли не сразу, а сначала зашли к ним и только тогда убрались восвояси, когда дядя Варьяш, как официальное лицо, сообщил им, что дядя Чобан не бывал дома с тех пор, как его взяли в солдаты.
— Как вы думаете, почему это ищут моего старика? — с беспокойством спрашивала у всех тетя Чобан. — Что с ним случилось? Только одно могу сказать: если с ним стряслась беда, подойду к первому встречному немцу или нилашисту и глаза выцарапаю. Вот увидите. Я отчаянная, ничего не боюсь…
Все стали строить догадки, что могло произойти с дядей Чобаном. Но, разумеется, ничего утешительного сказать ей не могли.
Габи передал обо всем этом Шмыгале, отправив через Пушка письмо. В письме он даже спросил у Дуци, что, по ее мнению, могло произойти с дядей Чобаном.
Ответ прибыл скоро. Дуци сообщала, что она ничего не знает про дядю Чобана, зато очень боится жить в маленьком доме, потому что он такой же старенький, как и бабушка. Если над домом пролетает снаряд, кажется, будто он еще больше пригибается и аж приседает от страха.
Габи сразу же ей написал, чтоб они ничего не боялись. Во- первых, с ними Пушок, а во-вторых, они всегда могут рассчитывать на ребят, ибо в любом случае «ребята не подведут!».
В эти дни на стене дома все чаще и чаще стали появляться многочисленные объявления и плакаты. Тетя Варьяш, которая не очень-то жаловала их, едва успевала соскабливать со стен. Однажды зеленорубашечник застал ее «на месте преступления», когда она соскабливала совсем свежий плакат со скрещенными стрелами. Он пригрозил тете Варьяш суровыми карами, но она была не робкого десятка и даже не побоялась автомата. Назло зеленорубашечнику она продолжала соскабливать плакат уже за одно то, что он кричал на нее и размахивал автоматом.
«Пусть знают, что я все равно соскоблю», — думала она, все больше распаляясь, и решила вести войну против этих многочисленных объявлений и плакатов, а также против тех, кто их расклеивает.
Не обращая внимания на бомбежки и стрельбу, она упорно подстерегала расклейщика плакатов. В ту страшную пору мало кто рисковал разгуливать по улице, кроме расклейщиков плакатов, зеленорубашечников, охотившихся на дезертиров и коммунистов, почтальонов, разносивших повестки в суд и армию, и военных патрулей, разыскивавших тех прятавшихся солдат, которые не желали воевать на стороне Гитлера. Расклейщик расклеивал на стенах большие объявления, призывавшие всех незамедлительно явиться на призывной пункт под страхом смертной казни по такому-то и такому-то адресу. Другие грозили тюрьмой или расстрелом для тех лиц, кто не подчинится требованиям властей. Наконец, в каждом объявлении непременно присутствовала самая распространенная угроза: «… будет уничтожен, истреблен, стерт с лица земли!..»
Расклейщик быстрыми, отработанными движениями выполнял свое дело и, громыхая башмаками, уходил.
И тогда у стены появилась тетя Варьяш со старой шваброй и ведром воды в руках. Она подходила к объявлению и до тех пор терла стену, пока на ней не оставалось ни клочка бумаги.
В ту пору находились все же такие смельчаки — вроде доктора Шербана или дяди Шефчика, улизнувшего от нилашистских ищеек, — которые отваживались пробираться до проспекта Арена, до площади Лехела и даже до Бульварного кольца. Они рассказывали, что в этих районах кое-где еще открыты магазины, но купить в них ничего нельзя и что люди все еще бродят по улицам, словно не знают, что за проспектом Арена проходит линия фронта.
Вскоре разнеслась сногсшибательная новость о том, что нилашисты наклеили новый плакат, призывающий жителей Будапешта отправляться в Германию, ибо Гитлер, будучи человеком хорошим, гостеприимно приютит беженцев, а когда он выиграет войну, то все смогут вернуться в Венгрию.
Это известие вызвало в доме страшный переполох. Жильцы гадали, найдется ли среди них такой дурак, который поверит этому воззванию и отправится в пресловутую Германию. А если и найдется, то поделом ему, ибо не заслуживает того, чтобы когда-либо вернуться домой. Тетю Варьяш интересовало лишь одно: какого размера воззвание, крепко ли приклеено к стене, и она все выспрашивала у дяди Шефчика, не знает ли он, каким клеем пользуются для расклейки воззвания? Ни на один из своих вопросов она не получила исчерпывающего ответа, и стала готовить ведро, швабру, вскипятила воду и даже намеревалась применить мыло для этой цели. Через Габи она мобилизовала на борьбу с плакатами и ребят, которые постоянно дежурили возле ворот. В обязанности дежурного входило наблюдать и тут же сообщать ей о появлении плаката.
Дежурным наблюдателем был как раз Денеш, когда произошло это большое событие. Он прибежал к Варьяшам и крикнул:
— Есть!
Тетя Варьяш схватила ведро, швабру, мыло и устремилась на улицу. Она еще успела издали увидеть
