добродушного уроженца Глазго на зарубежном автовокзале. В очках я был вполне спокойным бомжом и нелегалом, коротающим век у себя на родине. Остался в очках. Триггер, бармен в «Бульдоге», с которым я договаривался о сделке, сказал, что очки придают мне вид наркодельца.
— Это не просто защита от солнца, — пояснил он. — Это в целом имидж братьев Фрик. Должно быть, ты единственный парень на побережье, который еще носит ковбойские сапоги!
Строго говоря, это было не совсем так, но я снял очки, чтобы не смущать его. Он и без меня был шокирован пассажирами авиалайнеров, посещавшими бар «Бульдог», которые кружили, подобно беременным орлицам, над взлетно-посадочными полосами аэропорта Малага. Я выпил за день шестую порцию бренди и продал свои последние две упаковки страждущей парочке городских хиппи, увлекающихся татуировками. Показал им свою татуировку, но они были слишком возбуждены, чтобы оценить ее.
— Это должно быть хорошего качества, — предупредила девица, поглаживая упаковку пальцами в серебряных кольцах, в то время как я убирал ее деньги в карман.
Я был искренне озадачен.
— Что будет, если качество не устроит?
— Они напишут письмо в «Тайм-аут», — предположил Триггер.
— Товар качественный? — спросил он, когда парочка удалилась.
— Все о'кей, — успокоил я его, пожал плечами и достал из кармана коробочку для фотопленки. — Впрочем, это еще лучше! — Оставив Триггера в радужном настроении в связи с приближавшимся вечером, я поехал по шоссе номер 340 в западном направлении, туда, где садилось солнце.
Когда я вернулся, Луиза с Гельмутом выпивали. Она протянула руку, и я дал ей немного денег. Мы не всегда приветствовали друг друга таким образом.
— У тебя не очень хороший приятель, — сказала она. — Он не должен приходить. Не надейся, что я останусь с ним в доме наедине. Тебе нужно от него избавиться.
Я закрыл глаза и вздохнул.
Луиза залпом выпила виски.
— Пусть убирается. Заплати. Я хочу принять дозу и не желаю ни с кем делиться.
Мы шли домой по раскаленному крепостному валу. Луиза опережала меня на десять шагов. У дома она подождала меня и схватила за руку, когда я подошел.
— Хочу, чтобы он убрался, — объявила она. — Сегодня.
— С этим будет все в порядке, — заверил я ее, но, увидев Ивана, распластавшегося на моей тахте, понял, что ничего не выйдет.
Он побелел, как кокаин, а на его аскетическом лице застыла знакомая извиняющаяся улыбка в желтой пене. У меня не было ни времени, ни сочувствия по этому поводу.
— Снова перебрал? — спросил я с ухмылкой.
Он вздохнул и покачал головой:
— Нет, приятель, клянусь. — Вздохнул и похлопал рукой свою ногу. — Эта чертова нога.
Я сунул руки в карманы и, глядя, как Иван волочит ноги, мгновенно и с сожалением осознал, что на таких ногах он далеко не уйдет.
— Может, тебе следует снять брюки и дать коже подышать?
— Он не сможет, — вмешалась Луиза. — Он говорит, что ему очень больно.
Я тяжело вздохнул. Был субботний вечер, я неплохо провел время там, на побережье, и хотел только одного — наркотиков. Иван прочитал мои мысли, его лицо дернулось.
— Прости, приятель, и не беспокойся. — Он неуклюже застыл в полусогнутом положении и, когда напрягался, крепко зажмурил глаза. — Оставьте меня на некоторое время — выйдите оба. Со мной будет все о'кей.
Вся обстановка и то, как вел себя Иван, выглядело мерзко. Мне следовало бы выйти и оставить его, но ощущение какой-то абсурдности не позволяло этого сделать.
— Черт возьми, — пробормотал я. — Давай, по крайней мере, стащим с него брюки.
Я тянул пропитанные потом, засаленные кожаные брюки с запекшейся кровью в течение десяти минут, но его нога так распухла, что они спустились лишь до колена. Наконец Луиза разозлилась и предложила разрезать брючину.
— Ни в коем случае! — заорал Иван. — Брюки стоят почти пять тысяч франков — в таких ездят по гоночной трассе Париж — Дакар!
— Отлично, ты сможешь приобрести себе другую пару, — пробурчал я. — Луиза, принеси ножницы.
— Не указывай, — возмутилась она, отходя от тахты. — У нас есть только ножницы для ногтей, и это мои ножницы.
Иван сделал усилие, чтобы сесть.
— Не режь мои брюки, приятель, пожалуйста!
Я оттолкнул его и прорычал Луизе:
— Дашь ты, наконец, эти чертовы ножницы?
Она остановилась и сузила глаза.
— Только посмей взять их у меня. Это твой бестолковый приятель, так что достань себе ножницы и режь его вонючие брюки.
Иван стал корчиться.
— Не нужно разрезать, просто стащите их, ради бога!
Я пнул его ногу, он взвизгнул.
— Заткнись, — пришлось мне шикнуть. — Я врач. — Затем повернулся к Луизе и сказал настолько сдержанно, насколько позволяло мое раздражение: — Не будешь ли ты любезна принести мне свои ножницы, чтобы я смог разрезать брюки своего бестолкового друга!
— Как ты мог ударить его! — возмутилась она. — Ты грязная свинья!
— О боже! — воскликнул я. — Я, пожалуй, воспользуюсь лезвием безопасной бритвы.
— Погоди, не нужно этого делать! — взмолился Иван, как только я стал подниматься по лестнице в спальню. Когда я вернулся через несколько мгновений со своим резаком, он сделал последнюю попытку привлечь на помощь Луизу: — Тяни их от лодыжки, пожалуйста. Не позволяй ему резать!
Луиза сморщила нос.
— Никогда — ты так воняешь!
Я присел на край тахты.
— Ну все, кончай брыкаться, или будут порезы.
Когда я добрался до края его брюк у лодыжки, он застонал и обхватил голову руками.
— Ты дерьмо! В этом нет необходимости, — скулил он.
Я водил бритвой по толстой коже брюк взад и вперед, чтобы определить шов. Сделал разрез, шов немного разошелся. Перенес лезвие к следующему отрезку кожи.
— Ты знаешь, это действительно очень качественные штаны, — заметил я, — прочные, как черт.
Может, коленный рефлекс стал реакцией на насмешку, но он вдруг вскрикнул и вырвал ногу из моей руки. Опустив голову, я увидел кровь на коже, на лезвии и на своих пальцах. Свою кровь.
— Помнишь, — прохрипел я, — снежный буран? — И показал ему свои пальцы: — Теперь мы квиты.
Я прорезал шов до колена и разорвал брючину. Нога была покрыта желто-сизыми гнойниками, жирными и блестящими, как личинки крупных насекомых. От них шел дурной запах.
— Ты тупая скотина, — прошипел я, качая головой. — Посмотри, на что это похоже. — Поднялся, обернул кровоточащий палец подолом своей тенниски. — Тебе придется повидаться с врачом, приятель.
Иван выглядел встревоженным, пытался сесть. Он не смотрел на гнойники.
— Все так плохо?
Пока я тер щетину, не зная, как ответить, из темного угла комнаты появилась Луиза, взглянула из-за моей спины на тахту.
— О боже! — воскликнула она, закрыв ладонью рот, и посмотрела на меня так, словно я был повинен в происшедшем. — Что ты собираешься делать?
