она хотела услышать? Движение. Звук. Что угодно, лишь бы убедиться, что она больше не спит. Вот! На улице. Шум и позвякиванье проехавшего мимо фургона молочника. Настоящие. Успокаивающие. Обыденные. Реальные.
Почувствовав себя в безопасности, Энджела вздохнула, расслабилась и повернулась на другой бок, снова уплывая в сон.
Звонок портье расколол ночь, как обычно, в шесть. К тому времени, как Энджела выволокла себя из постели, Шон уже встал, побрился и оделся.
Чмокнув ее в щеку, он сказал: «Увидимся внизу» и ушел.
Энджела беспомощно уставилась на свое отражение в зеркале над ванной. Ее обычно ясные серые глаза по контрасту с розоватыми белками казались ярко-синими, темные кудрявые волосы были всклокочены — настоящее воронье гнездо.
К тому времени, как Энджела добралась до кафе, Шон уже наполовину очистил тарелку от яичницы с ветчиной. Усаживаясь, она улыбнулась и кивнула сидевшим за соседним столиком: оператору Робину (борода, очки в металлической оправе, вязаная шапочка, неизменно бодрый, оптимист и англичанин до мозга костей); его ассистенту (совсем еще мальчик, восемнадцать лет, робкий, студент Лондонской школы кинематографии); Джейни — девушке Робина (джинсы, водопад грязных светлых волос, коровьи глаза — ланкаширская красотка, рослая, сильная, беззаботная и тоже неизменно бодрая. Может быть, оттого, что беззаботная?) Энджела с любопытством подумала: интересно, она хоть раз делала аборт?
Шон подтолкнул к ней стакан апельсинового сока. Энджела благодарно взяла его и, пока Шон наливал кофе из прозрачного пластикового кофейника, проглотила пару шариков витаминов.
— Хорошо спала? — Не столько вопрос, сколько приветствие.
Она пристально посмотрела на полужидкое яйцо под ножом Шона. Желудок протестующе сжался.
— Еще часика четыре, и было бы в самый раз.
— Еще два дня, и все. — Он поманил официантку. Энджела попыталась усилием воли прогнать тошноту, но безуспешно.
— Яичницу с ветчиной? — спросил Шон.
— Ты шутишь?
— Так плохо?
— Не очень хочется есть. — Она размешала свой кофе.
Пока Энджела заказывала официантке сладкие хлопья, Шон внимательно изучал ее бледное лицо.
— Ты уверена, что дело только в этом?
— Конечно, уверена. Недоспала, вот и все. — Она попыталась убедительно улыбнуться.
— У нас сегодня масса работы. — Шон отложил нож и вилку и смял бумажную салфетку.
— Нашел, кому рассказывать, — проворчала Энджела.
Он взглянул на часы.
— Диллон опаздывает.
Принесли сладкие хлопья. Энджела угрюмо залила их молоком и посыпала сахаром.
— Ты твердо уверена, что с тобой все в порядке? — Шон подался к ней.
— Я же сказала… — Энджела выронила ложечку.
— Удалось закончить?
Она кивнула.
— В первом часу.
— Не забудь оставить их на столе у Лили.
— Не забуду. — Она печально усмехнулась. Она уже дважды забывала это сделать.
Шон поднялся, чтобы посмотреть, не появился ли в вестибюле Диллон, их квартирьер.
Энджела проводила ласковым взглядом его удаляющуюся фигуру, которая исчезла за дверями, и вспомнила свою первую встречу с Шоном во время вылазки на шашлыки на Кейп-Код. Они тогда удрали от остальных и занимались любовью среди дюн. Прихлебывая кофе, она улыбалась воспоминаниям. Четыре года назад. Ему тогда было тридцать, и он только что отказался от «многообещающей» карьеры юриста в фирме своего отца ради сомнительной жизни «кинобогемы», как сам выражался. Ей было двадцать шесть, она совсем недавно закончила курс живописи и графики в Отисе и считала, что достаточно набила руку для того, чтобы писать маслом, рисовать и обучать и тому и другому, но сверх того могла очень немного.
Некоторое время она вяло и равнодушно ковыряла свои хлопья, потом сделала из них куличик и спрятала под салфеткой.
— Идешь? — позвала от дверей Джейни.
— Иду. — Она набросила ремешок сумки на плечо, радуясь, что больше не нужно сидеть визави с тарелкой Шона.
«Должно быть, не выспалась», — решила она, уходя.
Первый за день снимок они сделали в 8:05 утра. Башня Джеймса Джойса. Прячась от ветра, Энджела жалась вплотную к бетонной стене и смотрела, как Робин с ассистентом меняют угол съемки. Шон в застегнутой ветровке, оскальзываясь, взгромоздился на швартовную тумбу спиной к ветру и сосредоточенно изучал море через усеянные солеными брызгами темные очки.
— Знаешь что? — неожиданно крикнул он в мегафон, обращаясь к Энджеле. — Он был прав! Оно зеленое, как сопли!
К десяти утра они отсняли, как причаливает паром из Дан-Лэри, сделав панораму, чтобы захватить пассажиров из Холихеда — утомленных, небритых, спускавшихся по сходням неверным шагом. Были и такие, кто еще прикладывался к бутылке.
— О, жизнь океанской волны, — пробормотал Робин из-за камеры.
Потом они работали у дома 82 по Меррион-сквер.
Облокотившись на перила перед аккуратным домиком в георгианском стиле, Энджела прочитала мемориальную табличку на стене, сообщавшую, что в этом доме некогда жил Йитс. Неподалеку собралась поглядеть на съемки кучка оборванных сорванцов. Бледные ехидные личики. Вылитые эльфы. Непричесанные. Неумытые. Неухоженные. На углу любой улицы было одно и то же. К ним умоляюще протянулась грязная ручонка.
— Это вы кино сымаете? — крикнул один из мальчишек.
Диллон погнал их прочь. В церкви, возвещая полдень, зазвонил колокол, к нему присоединился другой, и вскоре воздух наполнился перезвоном. Отдуваясь и пыхтя, вернулся Диллон.
— Простите?
Пэт Диллон — низенький полный священник с ярко-голубыми глазами на круглом, как луна, лице — говорил с мягким дублинским акцентом, который даже самую обыденную фразу превращал в поэзию. С его лица не сходило выражение, которое Энджела, сколько ни думала, могла назвать только выражением удивленного нахальства. Он со страстью относился ко всему ирландскому и обладал запасом удивительнейших, часто непочтительных историй на все случаи жизни. В качестве квартирьера он стоил двух жалований. Стоило Пэту замахать своим серебряным язычком, как почти все двери открывались.
