Сувенир

Ничего…

Ничего…

Ничего.

Шон снова разрешил себе дышать.

Без торжества, без ликования он сказал себе, что одержал верх.

Устало вернувшись к машине, он закинул фонарь и мотыгу на заднее сиденье и подошел к передней дверце.

И только взялся за ручку, как почувствовал, что что-то сомкнулось у него на лодыжке — твердое, безжалостное, четырехпалое и прочное, как стальные тиски.

Богган лежал у его ног. На боку. Как ребенок. Можно было подумать, что он решил поиграть. Пока он не разинул пасть.

* * *

Энджела почти без движения сидела в кресле в спальне. Горел ночник, дверь была закрыта. Энджела ждала, погруженная в раздумья.

Прошел час.

Потом другой.

Конечно, боггану был нужен не ребенок. Дело с самого начала обстояло иначе. Ему была нужна она сама, Энджела. И он был бы не против того, чтобы делить ее с Шоном, если бы Шон пожелал. Она была уверена в этом. В конце концов, ему она была нужна не как жена, а как мать. Они научились бы вполне счастливо жить вместе. Только втроем, и у каждого была бы своя отдельная роль. Конечно, ей уже никогда не пришлось бы завести малыша. Да и зверюшку, если уж говорить честно. Но Шон примирился бы с этим. Ведь поначалу он не слишком-то хотел ребенка. Как бы он ни доказывал обратное. Она знала это.

Если бы только он не был таким собственником, подумала Энджела. Вот в чем беда. В том, что к себе Шон подходит с одними мерками, а к остальным — с другими.

Она никогда не поднимала шума из-за того, что делит его с другими женщинами. Взять, например, его роман с Фионой. В один прекрасный день ей придется объясниться с ним. Сказать, что она знает — знает уже давно. Они с Фионой в конце концов поговорили начистоту и даже похихикали над этим однажды за ленчем.

Энджела напряглась и застыла. Черный ход. Ей показалось, будто она услышала, как тихонько открылась и закрылась задняя дверь.

— Шон?

Шума подъезжающей машины она не слышала.

Заскрипели ступеньки.

Кто-то тихонько царапнул дверь.

Тогда Энджела поняла, кто победил.

Она погасила свет. Он вошел в комнату и подошел к креслу, в котором она сидела.

У нее на коленях оказалось что-то круглое, тяжелое, сырое снизу.

Она отпрянула, мгновенно узнав эту гриву волос.

Почувствовав, как Энджела дернулась назад, он убрал свой трофей.

Чуть погодя он опустился возле кресла на колени и положил голову ей на грудь — он любил так делать.

Оцепеневшая Энджела сидела неподвижно, как изваяние, и думала.

Волосы Шона под ее пальцами напомнили ей, какими они иногда бывали летним днем на солнышке. Внезапно Энджелу подхватил стремительный поток чувств, и она обнаружила, что вспоминает поцелуи Шона и свои ощущения от них; она вспомнила, каким покоем наполняла ее сила его рук, когда он обнимал ее или успокаивал, как ребенка, если она поверяла ему свои страхи и кошмары. Она вспомнила смех Шона. Как Шон радовался. Как грустил.

Она вспомнила, каким он был любовником.

Вспомнила ту ночь в Дублине, его сонное лицо.

Потом она вспомнила и обо всех недостатках Шона, об изменах, нетерпимости, эгоцентризме, ненадежности и слабостях.

И обнаружила, что тем не менее любит его все так же сильно.

Но было слишком поздно.

Энджела подумала о прильнувшем к ее груди порождении тьмы. За все то время, что у нее в голове чередой проносились мысли о Шоне, богган ни разу не шелохнулся. Должно быть, он не сознавал, о чем она думает. Тогда, во внезапной вспышке прозрения, Энджела поняла, как он читал ее мысли в прошлом. Ей стало ясно, что богган проникал лишь в те из них, что были созвучны его собственной темной натуре. Желание. Нужда. Голод. Ненависть. Это было понятно и доступно. Более тонкие, чуждые эмоции — любовь, верность, преданность, сочувствие, привязанность, умение прощать — ему было не постичь никогда. Даже за миллион миллионов лет — до конца отпущенной ему жизни, как бы длинна она ни была.

Тогда она поняла, что так же неверно оценила силу и могущество боггана, как неверно богган выбрал ее.

Правая рука Энджелы медленно соскользнула вниз и зависла над полом, как бы невзначай, подобно блуждающей струйке дыма подкрадываясь к стоявшей подле кресла корзинке с рукоделием. Спицы, пряжа, смятая ткань. Энджела в высшей степени осторожно, легкими ласковыми касаниями, нежно перекладывая и переворачивая рукоделие, искала то, что — она точно знала — должна была там найти и, наконец, у самого дна схватила искомое. Холодное железо.

На краткий миг Энджела заколебалась.

Шон, горько подумала она.

И, одним быстрым движением занеся портновские ножницы, обеими руками со всей силы вогнала их острый конец глубоко в спину боггану, в самую ее середину. Тварь судорожно вскинула руку, оторвалась от Энджелы и скатилась на пол, в отчаянии шаря за спиной когтистой лапой, безуспешно пытаясь выдернуть кусачую холодную сталь, вошедшую глубоко между лопаток.

Тогда Энджела дотянулась до выключателя и зажгла настольную лампу.

За долю секунды до того, как богган метнулся за дверь, спасаясь от жгучих лучей, она в первый и единственный раз ясно увидела демона во всем его пугающем безобразии. Его хребет был шишковатым, как у ящерицы.

Потом богган исчез. Энджела услышала глухие удары — спотыкаясь, падая, скатываясь со ступеней, он удирал вниз.

Она спустилась следом за ним до лестницы в подвал и заперла дверь на блестящий латунный засов, который по ее настоянию поставил Шон.

После этого Энджела повернула выключатель.

Приложив ухо к двери, она прислушалась. Было слышно, как богган ходит по подвалу. Слышался стук и скрежет, словно передвигали мебель. Энджела поняла, что он скрылся от света в кладовку.

Только тогда она побежала в сарай за бензином.

Пламя с ревом объяло старый дом. Он горел быстро, как взорвавшаяся нефтяная скважина.

Свой выпачканный кровью Шона шелковый халат Энджела тоже бросила в огне.

Уже через десять минут появились Марк и Верн.

До появления пожарной команды прошло полных двадцать пять минут.

Брандмейстер подошел к Энджеле, которая стояла рядом с друзьями, и кивнул на вздымавшийся на месте дома столб яростного пламени.

— Там никого не осталось, а? — спокойно поинтересовался он.

Энджела не сводила глаз с черных силуэтов нескольких последних подпорок, обрисовавшихся на фоне рвущихся в небо огненных полотнищ.

— Нет, никого, — едва слышно прошептала она сквозь слезы.

— Ни кошек, ни собак, ничего?

— Нет, нет. Ничего.

Она заставила себя ждать до самого конца, почти до утра — к тому времени дом превратился в