Лунный свет, пробившись сквозь щели, упал на потревоженный Харви предмет, и Пол поднялся на ноги, не сводя с него взгляда.
Это был серп.
Засунутый в тюк соломы, он торчал теперь из прогнившей обвязки. Поржавевшее лезвие оставалось предательски острым. Харви ухватился за ручку и вытащил серп. Взвесил его на руке, осклабился и полоснул им по воздуху. Раздавшийся свист нарушил тишину амбара. Харви издал гортанный звук, радуясь находке, как ребенок новой игрушке. Он вытер деревянную ручку о штаны, ибо влага, казалось, пропитала дерево насквозь. В желудке громко заурчало, и сосущее чувство голода вновь напомнило о себе. Харви заскрежетал зубами и полоснул серпом по ближайшей связке соломы, срезав мощным движением изрядный пук. Другой рукой он потер живот и раздраженно заворчал.
Огромный мужчина повертел серп в руках, внимательно разглядывая лезвие. Провел по нему большим пальцем. Нажал чуть сильнее, чем следовало бы, и на месте пореза выступила капелька крови. Харви чертыхнулся и поднес палец ко рту. Зарычал. Острый! Его отец пользовался опасной бритвой; и иногда, ребенком, ему случалось наблюдать за тем, как тот бреется. Все остальное время бритва лежала в деревянном ящичке на полке в ванной комнате. Ремень для правки бритвы висел рядом. Харви хорошо помнил этот ремень, его запах. И этот пригорный запах маслянистой кожи он возненавидел.
Он помнил тот ремень и на ощупь. Перед его мысленным взором предстала картина далекого прошлого, и Харви почти физически ощутил боль... Маленький мальчик, избиваемый пьяным разъяренным отцом, хохотавшим всякий раз, когда он опускал ремень на бледное детское тело.
На бледное тело Харви.
Он снова взмахнул серпом, срезав пук соломы. Воспоминания детства навеки врезались в память — незаживающая, кровоточащая рана, которая вечно будет мучить его.
Он был единственным ребенком в семье, никогда не имевшим ни сестры, ни брата, которые разделили бы с ним его грустное бедное существование. Об этом позаботилась мать Элизабет. Из-за неправильного положения плода ее первые роды были долгими и мучительными, после чего она поклялась никогда больше не испытывать подобного. Ее страх вновь забеременеть был настолько силен, что она стала отказывать отцу Харви в любовных утехах. Но Ричард Харви не привык, чтобы ему отказывали. Вначале он искал утешения в бутылке, за три года превратившись из крупного, сильного мужчины в жалкое подобие человека. Когда он пил, казалось, не бутылка отдавала ему свое содержимое, а он переливал в нее свои жизненные силы.
Харви до сих пор помнил ту ночь, когда отец, как обычно, пьяный, пришел домой. Однако на этот раз он был настроен воинственно и требовал, чтобы Элизабет дала ему то, что принадлежало ему по праву. Юный Харви четырех лет от роду слышал, как они ссорятся за стеной. Слова перерастали в крики, а потом в такой визг, что он встал с постели и пошлепал на звуки воплей и проклятий. Харви толкнул дверь и увидел, как отец пытается повалить мать на постель, одной рукой грубо раздвигая ей ноги, а другой пытаясь ввести в нее свой вялый член. Элизабет кричала, а он бодал ее своим морщинистым лбом, пока не разбил ей нос. Забрызганные кровью, они извивались на кровати, как две змеи. Их движения были судорожными и беспорядочными.
Юный Харви повернулся, чтобы уйти, но отец зарычал на сына, заставив остаться. И тот вынужден был повиноваться.
Дрожа от беспомощности, мальчик в смущении наблюдал, как его мать дергается от боли под навалившимся на нее отцом, который наконец, достигнув оргазма, скатился с кровати, оставив Элизабет почти в бессознательном состоянии. Ричард Харви схватил сына за плечи, дыхнул ему в лицо перегаром, выругался и потащил в ванную, где бил ремнем для правки бритв до тех пор, пока тело ребенка не покрылось рубцами. При этом он кричал, что из-за него, щенка, между родителями не ладятся отношения: если бы он появился на свет без осложнений, все было бы по-другому.
На следующее утро мать ушла из дома.
Но для Пола Харви кошмар только начинался. Отец запил пуще прежнего. По ночам вытаскивал Пола из постели, кричал и проклинал его, обвиняя в том, что тот виновен в уходе матери.
И всегда это заканчивалось поркой ремнем.
Даже когда Пол подрос, ему приходилось мириться с яростью отца, так как это стало привычным для него образом жизни. Оскорбления, как физические, так и моральные, стали неотъемлемой частью его жизни, но он все равно остался с отцом в их маленьком домике в Игзэме, где жил годами как привык, потому что не знал ничего другого. У него не было ни друзей, ни родственников, к которым он мог бы пойти. Иногда рядом с ненавистью в нем вдруг шевелилось чувство, похожее на жалость к этому иссушенному алкоголем подобию человеческого существа, к его отцу. Возможно, Харви и в самом деле уверовал в то, что виноват в разрыве между родителями, и, скорее всего, решил, что действительно заслуживал наказания.
Три года назад умер отец, и мир Харви перевернулся. Остатки самоконтроля и смирения умерли в нем.
Вырвавшись на свободу из земного ада, в котором вырос, он оказался отрезанным от остального сурового мира, и не было у него ни единого человека, к кому бы он мог обратиться за утешением.
Харви не знал, как заводить друзей. Люди Игзэма его отвергли. Они относились к нему с едва скрываемым презрением, так как все знали, каков был Ричард Харви. А разве яблоко от яблоньки далеко падает?..
И Пол Харви страшно отомстил. Три года назад двоих убил. Они даже Не делали попытки заговорить с ним, но он чувствовал, по глазам видел их отвращение к нему. И убил. Его упрятали за решетку... Но теперь все изменилось. Он снова на свободе, и людям Игзэма придется заплатить. Они его не найдут. Может, потом, когда будет уже поздно.
Харви криво ухмыльнулся и снова взмахнул серпом.
Внизу что-то задвигалось.
Он замер, прислушиваясь. В затхлой атмосфере раздались ровные звуки, доносившиеся снизу. Харви опустился на колени и стал вглядываться в щели между балками, пытаясь обнаружить нарушителя тишины. Может, это они? Рука крепче сжала серп.
Движение усилилось.
С гулко стучавшим сердцем он осмотрелся по сторонам.
На этот раз что-то происходило уже на сеновале.
Всматриваясь в темноту, Харви вскочил на ноги. Он крепко сжимал серп, готовый защищаться.
Луна вдруг скрылась за тучами, и амбар поглотила кромешная тьма. Харви охватило странное смешанное чувство страха и голода. Он возбужденно втянул в себя воздух.
Что-то коснулось его ноги и заставило вскрикнуть.
Прямо за собой он услышал шуршание и, обернувшись, ничего не различая в темноте, стал наугад размахивать серпом. Что-то снова коснулось его ноги, и он отпрыгнул, но, застряв ногой в щели между балками, упал лицом вниз. В нос ударила страшная вонь. Что-то заскребло по щеке. Что-то влажное.
В этот самый момент луна снова пробилась сквозь тучи и залила амбар серебристым светом.
Харви обнаружил, что смотрит в холодные черные глаза крысы. Еще одна была сзади. Так вот кто шуршал и метался по сеновалу! Ухмыльнувшись, он встал на колени и принялся наблюдать за крысой, которая спокойно сидела и грызла что-то, зажатое между передними лапами. Какое-то время Харви следил за животным, затем стремительным движением обрушил на него свой серп. Не успела крыса даже шевельнуться, как смертоносное лезвие воткнулось ей в спину и глухо ударилось о деревянную балку. Крыса завизжала, и Харви схватил ее за голову, не обращая внимания на слабые попытки укусить его за руку. Он снял крысу с серпа, ничуть не беспокоясь из-за того, что кровь капает ему на брюки. Великан держал крысу в огромной руке, а его рот переполняла слюна, стекавшая по подбородку. Крыса была такой теплой, такой теплой... Ощущение голода усиливалось и становилось невыносимым.
А она такая теплая...
Одним мощным движением челюстей он откусил маленькую головку животного, пару раз прожевал, чувствуя, как хрустят кости, и проглотил. Голыми руками он разорвал тушку пополам и принялся вгрызаться в сырое теплое мясо, отрывая зубами серую шкурку и заглатывая желеобразную кашицу внутренностей. Он даже немного пожевал хвост, перед тем как выбросить остатки. В желудке разлилась приятная теплота, хотя первые пару секунд Харви думал, что его вырвет. Тем не менее он стер кровь грызуна с подбородка и с
