раненого кусок ткани и перевязывает этой тканью рану.
Однако это проявление великодушия чуть было не стоило жизни Атосу, а может быть — и его братьям, поскольку Жюссак тем временем ранил мушкетера в правую руку, держащую шпагу, и усилил натиск, когда тому пришлось защищаться левой рукой. Увидев это, д'Артаньян подпрыгивает к ним, кричит Жюссаку:
— Месье, обернитесь! Я не хочу убивать вас сзади! — и тут же бросается на него.
Атос, чуть оправившись, бросается на выручку своему юному спасителю, не желая оставлять его один на один со столь опасным противником. Перед лицом численного перевеса противника Жюссак пытается встать бок о бок к Бискара, чтобы получилось хотя бы двое на трое; но, заметив это, д'Артаньян отсекает его, после чего тот вынужден сдаться, высвободив таким образом Атоса и д'Артаньяна на помощь Портосу и Арамису, чьи противники тоже быстро оказываются обезвреженными и отправляются домой весьма смущенными. Теперь все оставшиеся обращают свое внимание на Бернажу. Ослабев от кровопотери, тот уже не стоит на ногах; пока мушкетеры стараются поддержать в нем силы, д'Артаньян, как самый молодой, бросается за каретой месье де Жюссака, куда и кладут раненого. Его отвозят домой, и только шесть недель спустя он вновь способен подняться на ноги; доблесть и великодушие молодого беарнца произвели на него такое впечатление, что их драка оказалась началом дружбы, продлившейся всю жизнь.
Следуя советам Ришелье, Людовик XIII издавал многочисленные указы о запрете дуэлей, но содержащиеся в них наказания были столь экстравагантно жестокими, что сложилось мнение — они никогда не сойдут с бумаги. К тому же по городу ходили слухи о том, что почти ежедневные кровавые столкновения между мушкетерами его величества и гвардейцами его преосвященства сходят им с рук, и участники их не получают ничего, кроме разве что эфемерного выговора за нарушение дисциплины, а для самих августейших хозяев двух враждующих сторон подвиги подчиненных — лишь повод более-менее дружеской похвальбы друг перед другом.
Сразу же после боя Атос, Портос и Арамис, прихватив с собой юного друга, — неплохой способ для него представиться славному командиру! — явились к де Тревиллю и честно все ему рассказали. Тот ответил:
— Дело опасное, если принять во внимание королевские эдикты, а уж кардинал будет крайне раздосадован поражением своих бойцов. Предоставьте дело мне, я обо всем позабочусь.
Капитан мушкетеров сразу же, чтобы опередить кардинала, отправился к его величеству и рассказал о том, что произошло крайне неприятное событие: трое лучших его мушкетеров, Атос, Портос и Арамис, предавались вместе с молодым другом Портоса невинной прогулке по городу и забрели в Пре-о-Клер, где наткнулись, на свою беду, на компанию из трех или четырех отборных головорезов кардинала. Его величество конечно же осведомлен о некоторых трениях, существующих между теми и другими; теперь уже сложно установить, с чего все началось, но определенно, кто-то сказал что-то неприемлемое для кого-то другого, слово за слово, рапиры вылетели из ножен, и пошла обычная драка. Но кончилось все хорошо; правда, бедный Атос ранен в правую руку и был бы несомненно убит, если бы не своевременное вмешательство храброго деревенского мальчика, которого привел Портос. Де Тревилль сообщил его величеству, что этот мальчик представляет собой нечто определенно выдающееся; что ему пришлось биться один на один с неким Бернажу, могучим, сильным мужчиной и опытным фехтовальщиком, и он держался с ним на равных, парировал все его атаки и в конце концов проткнул ему плечо, после чего смог прийти на помощь к Атосу как раз вовремя. Не забыл капитан мушкетеров упомянуть и о том, что побежденные люди кардинала, оставшись без оружия, позорно бежали, бросив несчастного Бернажу истекать кровью на земле, а мушкетеры его пожалели, оказали ему, как могли, первую помощь, в то время как самый юный сбегал за каретой, в которой раненого отвезли домой, и передали его с рук на руки врачу. Что касается мальчика, добавил де Тревилль, то о нем капитану мушкетеров известно все, поскольку д'Артаньян-старший, отец юноши, — один из его старейших друзей. Так король остался в полной уверенности, что стычка была чистой случайностью, а никоим образом не запланированной дуэлью; он послал за молодым героем, похвалил его за благородное поведение, одарил и поручил его опеке де Тревилля.
Кардиналом де Ришелье, как и за много лет до него — королем Людовиком XI, владела одна мысль. Правда, у короля были на то исключительно эгоистические мотивы, он хотел всевластия, а Ришелье же руководила только преданность своему царственному повелителю, желание сделать короля Франции, кем бы он ни был, абсолютным монархом. Суть его плана была та же, что и у старого Людовика, — он желал полностью сокрушить крупных представителей знати в своих владениях и уж в любом случае — всех тех, кто отказывался с готовностью подчиниться абсолютной власти монарха. Надо сказать, что сам кардинал многого не достиг, поскольку зачастую жестокое выполнение изложенной им программы обеспечило ему репутацию человека, которого больше, чем кого бы то ни было во Франции, ненавидели и боялись. Среди тех, кого он поверг, был и Франсуа де Монморенси, граф де Бутвилль, страстный дуэлянт и известный забияка, о котором рассказывали, что он, услышав мельком, как о ком-нибудь говорят, что он храбрый человек, тут же отправлялся на его поиски, находил и бросался к нему со словами: «Месье, говорят, что вы храбрец, — я хочу проверить это лично; какое оружие вы предпочитаете?» Бедняге приходилось драться и умирать лишь для удовлетворения прихоти человека, с которым он не ссорился и, возможно, никогда даже не был знаком. Благодаря своему безрассудному поведению Бутвилль попал в когти Ришелье, да так и не выкарабкался из них; однако направлен был этот удар не на дуэлянта, а на Монморенси.
Бутвилль был в свое время королем мира фехтования. У него в доме имелся огромный зал, где стояло великое множество оружия, как тупого, так и острого, с которым можно было практиковаться; не было недостатка и в освежительных напитках для гостей — хозяин был гостеприимен. В этом зале каждое утро собиралась молодежь, raffinés d'honneur [42], как им нравилось себя называть, чтобы пофехтовать или предаться менее невинным занятиям. В эпоху рапиры учебные шпаги уже были, хотя, похоже, большинству театральных режиссеров об этом неизвестно, поскольку они неизменно заставляют бедных Гамлета и Лаэрта выходить на бой с современными фехтовальными шпагами, которые отражают как по внешнему виду, так и по манере боя оружие, появившееся через много лет после смерти Шекспира. Впрочем, раз публика их за это не освистывает, то будем считать, что это не важно. В общем, учебные шпаги, украшавшие стены фехтовального зала Бутвилля, соответствовали рапире, рисунок типичного образца которой мы уже приводили.
Описанием подвигов месье де Бутвилля на поле чести можно было бы занять целую книгу, так что мы упомянем лишь один-два из произошедших ближе к концу его карьеры. В одном случае он поссорился с графом де Пон-Жибо; дело было в храме на Пасху, но Бутвилль не постеснялся прервать молитву графа и вытащить его на улицу драться. Пон-Жибо в результате остался жив, но только для того, чтобы два года спустя пасть от руки князя де Шале. В 1626 году Бутвиллю вновь сопутствовал успех в поединке, на этот раз с графом де Ториньи, которого он убил; эта победа немало поспособствовала в дальнейшем краху Бутвилля.
Да, несчастьем обернулся для месье де Бутвилля столь полный успех в бою с Ториньи, поскольку этот успех нажил ему непримиримого врага в лице маркиза де Беврона, близкого родственника убитого, который поклялся отмстить. Договориться с Бутвиллем о дуэли было делом непростым, поскольку его похождения обеспечили ему такое количество врагов и изданных лично против него декретов парламента, что Франция стала для него страной, где объявляться стало небезопасно. Однако назначить дуэль все же удалось; для этого обоим пришлось выехать в Брюссель, где они и могли спокойно подраться. Правда, Ришелье все же удалось пронюхать об их договоренности, и Людовик XIII написал эрцгерцогине, суверену Нижних Земель, с просьбой воспрепятствовать двум его подданным перерезать друг другу глотки на территории ее доминиона, каковую просьбу принцесса, питая к кровопролитию свойственное женщинам отвращение, с охотой приняла и приказала маркизу де Спиноле урезонить обоих. Добрый маркиз тут же смекнул пригласить их к себе на обед, а когда хорошее вино приведет их в добродушное расположение, тут-то и уговорить их помириться. Роль хозяина маркиз выполнил великолепно и даже упросил их прийти к внешнему примирению; но во время объятий Беврон, улучив момент, шепнул Бутвиллю на ухо:
— Не забывайте, я должен вам за бедного Ториньи; я не успокоюсь, пока мы не встретимся со
