оружейных мастеров, сапожников, шляпников, которые скорее умрут со стыда, чем обманут доверие клиента, для которых ни закон, ни неизбежность неоплаченного долга ничто в сравнении с гордостью служения аристократии. Спрашиваю его:
— Вас кто-нибудь может слышать?
Думаю, он кудахтал моим именем, чтобы щегольнуть перед своими помощниками или клиентом. Эти праведники с Сэвил-роу и Джермин-стрит[8] — очевидно, единственные стопроцентные британские снобы, которые еще сохранились.
Он сделал паузу. Наверное, проверяет, нет ли кого поблизости. Я знаю, что его телефон находится в дальнем конце магазина.
— Нет, сэр, — произнес он с легким разочарованием: значит, говорил правду.
Объяснил ему, что не хочу, чтобы хоть одна душа знала, что я в Англии, и надеюсь, мое имя не слетит с его уст и не попадет ни в какие бухгалтерские книги. Он источал услужливость, а также недюжинную заботливость: после многочисленных хмыканий, мычаний и извинений он спросил, не угодно ли мне будет, если он с заказом пришлет мне немного наличных денег. Мне, очевидно, нежелательно являться в свой банк, говорил он. Чудесный малый! Он считает безо всяких опасений, что его доверчивость не уступает осмотрительности моего банкира. Я бы удивился, если бы это было не так!
Поскольку ничего другого мне не оставалось, я дал ему полный список нужных мне вещей: детскую рогатку, секач и самый лучший нож, потом еще туалетные принадлежности и резиновую ванну, примус со сковородой, фланелевую рубаху, плотные брюки, нижнее белье и ветровку. Через час он сам привез все на станцию «Уимблдон», аккуратно увязанное в спальный мешок. Мне еще хотелось получить ружье или револьвер, но поскольку оружие требовалось регистрировать или сообщать о его продаже, это чрезмерно отяготило бы его доверие.
Я сел на поезд до Гилдфорда и оттуда неспешными этапами к пяти часам дня приехал в Дорчестер. Пересадку я сделал в Салисбери, где добрый носильщик перебросил мой тюк в пустой вагон местного поезда, останавливающегося у каждого столба. На очередной остановке я уже не был хорошо одетым господином, а стал обычным отпускником в больших и очень темных солнцезащитных очках мистера Вейнера.
Мешок я оставил на вокзале Дорчестера, а как добираться до зеленой глубинки Дорсета, не имел ни малейшего представления. Я не мог купить ни машины, ни лошади: потом от них трудно будет избавиться. Воспользоваться брошенным автомобилем или бродячей лошадью означало вызвать кучу расспросов. Шагать с моим громоздким тюком было практически невозможно. Сесть на рейсовый автобус означало отказаться от более удобного частного транспорта.
Дойдя до развалин римского амфитеатра, в ожидании прихода свежей идеи я улегся на покрытом травой склоне и стал наблюдать за движением по Уэймутскому шоссе. Меня заинтересовали группки велосипедистов. На велосипед я не садился с детских лет и забыл его транспортные возможности. Двухколесные отдыхающие на спине и заднем крыле везли предостаточно всяческого добра для пребывания на природе неделю-другую, но я не мог себе представить, как буду балансировать своим гигантским тюком.
Так я пролежал час, и вот появилось то, что мне нужно. Потом я часто видел это на дорогах, но здесь это я увидел впервые. Это был обычный тандем: на нем ехали папа и мама, а ребенок мчался с ними в маленькой коляске рядом. Я бы ни за что не решился везти своего отпрыска в таком странном устройстве, но должен признать, что для молодых папы и мамы с крепкими нервами и слабыми средствами это вполне приемлемый способ активного отдыха.
Я вскочил на ноги, закричал им, безадресно размахивая руками. Они сошли с велосипеда, посмотрели удивленно на меня, потом на ребенка, потом на заднее колесо.
— Простите, что остановил вас. Не могли бы сказать, где вы приобрели эту штуку? Мне нужна именно такая машина для меня, жены и чада.
Кажется, я выбрал правильный тон.
— Я сделал это сам, — гордо ответил папаша.
На вид ему было года двадцать два — двадцать четыре. Держался он с уверенностью профессионала и весело глядел на меня, как ловкий умелец. Их видно сразу — молодое поколение искусных мастеров. Они твердо уверены, что будущее за ними, и с равным презрением относятся к мнимым радикалам и белоручкам. Это определенно класс Икс, хотя считаю, что им следует научиться правильно выражать мысли, прежде чем добиться признания такой консервативной нации, как наша.
— Вы связаны с производством велосипедов?
— Вовсе нет! — отвечал он с явным презрением к собственному транспортному средству. — Самолетостроение!
Я должен был сам догадаться. Алюминиевая обшивка и гнутые, прекрасно обработанные швы были сделаны рукой профессионала; а два продолговатых выступа впереди коляски, которые я принял за фары, были моделями пулеметов. Скорее всего, для забавы самого папы, а не ребенка.
— Ему, кажется, очень тут удобно, — обратился я к маме.
Это была здоровая деваха в вельветовых шортах, едва прикрывающих ягодицы, и с такими красными ногами, что золотистые волосы выглядели сплошным меховым покровом. Совсем не в моем вкусе. Хотя мой вкус далек от благородной евгеники.
— У-у, он обожает это! А, мой утенок?
Она извлекла ребенка из коляски, будто вынула щенка из сапога. Вроде она не должна была его вытаскивать за шиворот, но память утверждает, что в руках ее был именно загривок. Малыш урчал от удовольствия и ухватился за мои очки.
— Ну, Родни, оставь же бедного дядю в покое!
Чудесно. В ее голосе прозвучала жалость к слепому. Очки мистера Вейнера имели изысканный оттенок. Весь мир в них казался синим.
— Не хотели бы вы продать свою машину? — спросил я, предлагая папе сигарету.
— Можно, когда вернемся домой, — ответил он осторожно. — Но живем мы в Лисестере.
Я сказал, что готов купить велосипед немедленно, прямо тут.
— И закончить с этим мой отпуск? — рассмеялся умелец. — Нет, мистер, не пойдет!
— Ну, а сколько вы за него хотите?
— Пятнадцать фунтов и ни пенни меньше.
— Готов предложить вам, и серьезно, двенадцать. — Я с радостью взял бы его и за пятьдесят, но боялся вызвать подозрения. — Думаю, за эти деньги вы можете купить себе новый, а мне понравилась ваша коляска и как она прикреплена. Моя жена, знаете ли, немного нервная и никогда не посадит мальчонку, если место выглядит непрочным.
— Это сделано крепко. И пятнадцать монет — мое последнее слово. Но продать его все равно не могу — нам-то что делать?
Он колебался и оценивающе смотрел на меня, рассчитывая сделку. Молодец, он соображал быстро и дельно. Всякий другой куда неохотнее стал бы круто менять свои дела в середине отпуска.
— Нет ли у вас чего предложить в обмен? — спросил он. — Старую машину или комнату на побережье? Нам бы хотелось провести время на побережье, а то, знаете, такие счета от врачей, да и жена у меня с настроением ...
Он подмигнул мне многозначительно, но его спутницу с толку было не сбить.
— Шутник он у нас! — вмешалась она весело.
— У меня хижина на берегу близ Уэймута, — сказал я. — Сдаю вам бесплатно на две недели — и десять монет за все про все.
Миссис взвизгнула от радости, муж строго нахмурил на нее брови.
— Не знаю, подойдет ли нам хижина, — сказал он, — но цена моя остается двенадцать монет. Теперь мы направляемся в Уэймут, и будем там вечером. Скажем, мы ударили по рукам, можем мы сразу занять место?
Я сказал им, что, конечно, можно, мне только нужно добраться туда раньше их, кое-что сделать и подготовить жилье. Надо только узнать, когда будет поезд.
— Эй, да попросите вас туда подбросить! — сказал он, будто о «подбросить» не было вопроса. — Сейчас
