– Нет, – возразил Симон. – Но однажды это случится. Я пробуду здесь еще несколько лет, пока не стану совсем взрослым. Если хочешь знать, я счастлив здесь. Мы с тобой друзья, милорд Фальк прекрасно меня понимает. Оставим эту глупую женскую болтовню.
Алан сел на прежнее место, взял на арфе несколько фальшивых аккордов.
– Ты такой странный и холодный, Симон. И почему я тебя так люблю?
– Потому что ты слабак, – отрезал тот. – И тебе нравится слезливая болтовня.
– Возможно. – Алан пожал плечами, потом добавил: – Ты-то уж точно не слабак.
– Верно, – согласился Симон примирительным тоном. – Я не слабак и вовсе не странный. Попробуй-ка натянуть этот лук, Алан.
Тот смутился:
– Я и так знаю, что не смогу.
– Тогда тебе надо тренироваться. И милорд будет доволен.
– Это мне не нужно. Это скучное занятие. Ты сам все время стараешься доставить ему удовольствие, за это он тебя и любит.
Положив стрелу поперек пальца, Симон проверил ее баланс.
– Что общего у милорда с любовью? Для нее нет места в его сердце.
– Ты так думаешь? – не согласился Алан. – Я знаю, что он всегда смотрит на тебя с восторгом. Наверняка скоро сделает тебя рыцарем.
– Этого пока я не заслужил, – коротко ответил Симон.
– Все равно он тебя сделает рыцарем или выдаст за тебя замуж одну из моих сестер, если ты захочешь, Симон.
– Вот уж чего я не хочу! В моей жизни нет места для женщин, так же, как и в моем сердце.
– Но почему? Что же будет тогда с твоей жизнью? – удивился юноша.
Тут в глазах Симона вспыхнул холодный, но яркий огонек.
– Что будет с моей жизнью? – переспросил он и замолчал. Потом сообщил: – С ней будет то, что я захочу.
– А чего же ты хочешь?
– Когда-нибудь я тебе скажу, – пообещал Симон редким для него проникновенным голосом. Потом собрал стрелы и ушел, ступая тяжело, но бесшумно, как огромное животное.
Фальку и в самом деле он нравился больше, чем его собственный сын. В Алане совсем не было львиного духа. С годами они с отцом все меньше понимали друг друга. Грубоватая жизнерадостность Фалька, его неукротимая энергия, частые судебные процессы вызывали у Алана отвращение И в то же время возвышенные вкусы юноши служили поводом для шуток и раздражения отца. Старшему Монлису гораздо больше нравился Симон, и он повсюду брал его с собой, подвергая тяжелым испытаниям и наблюдая за железной неутомимостью своего слуги почти с восхищением. Странное взаимопонимание и привязанность их друг к другу крепли с каждым днем, хотя никак не выражались на словах. Фальк не нуждался ни в раболепии, ни в сентиментальной любви, а Симон не был склонен ни к тому, ни к другому. Прямую дорогу к сердцу милорда прокладывали сила и бесстрашие, а его слуга обладал и тем и другим. Они не всегда сходились во взглядах, и это нередко служило причиной для ссор. Но тогда ни один из них не отступал ни на шаг. Фалька охватывало бешенство раненого буйвола, а Симон стоял на своем, как скала, не сгибаясь перед гневом хозяина, с глазами, полными ледяной ярости, упрямо выпятив подбородок и хмуря прямые брови над орлиным носом.
– Я защищаю то, что имею! – рявкнул однажды милорд, указывая на девиз, написанный на его щите.
– Я ничего не имею, но защищаю мою позицию, – отозвался Симон.
Глаза Фалька налились кровью, на губах показалась пена.
– Черт побери! – рявкнул он. – Ты будешь учить меня, щенок? А вот я угощу тебя кнутом или посажу в темницу!
– Все равно я останусь при своем мнении, – ответил слуга, скрестив руки на могучей груди.
– Клянусь, я проучу тебя, тигренок! – воскликнул Фальк, стиснув кулак, чтобы ударить упрямца, но сдержался и тут же успокоился, а потом и расхохотался, повторяя: – “Я ничего не имею, но защищаю мою позицию!” Ха-ха-ха! “Я ничего не имею, но…” Ха-ха-ха! – Вдоволь насмеявшись, он так хлопнул Симона по плечу, что от этого дружеского удара юноша послабее упал бы. Затем попытался добиться своего уговорами: – Ну хорошо, парень, я прошу тебя, послушайся меня!
Однако уговоры не действовали на Симона, так же, как и угрозы. Он упрямо тряхнул светловолосой головой:
– Нет, я думаю иначе.
Глаза Фалька снова покраснели.
– Как ты смеешь мне возражать? – заревел он, ухватившись огромной ладонью за плечо Симона. – Я разорву тебя на мелкие кусочки!
Слуга бросил на него острый, как рапира, взгляд:
– Все равно я прав.
Рука Фалька со страшной силой стиснула его плечо. Острая боль пронзила парня. Но он не мигая продолжал смотреть в глаза хозяина. Постепенно захват ослабел.
– Ну ты и смельчак! – удивился милорд. – Я же могу сломать тебя о собственное колено.
– Конечно, – согласился Симон. – Только я все равно не уступлю.
Тут Монлис рассмеялся и отпустил его:
– Ну ладно, иди своей дорогой, малыш, но не вздумай и меня перетягивать на свою сторону!
Слуга, нахмурившись, поглядел на него:
– Вряд ли мне это удастся.
Фальк снова расхохотался и после этой стычки стал любить его еще больше.
В семнадцать лет Симон выглядел зрелым мужчиной, хладнокровным и осмотрительным. Его лицо почти не изменилось, только на лбу прибавилось морщин, брови стали еще гуще над глубоко сидящими зеленовато-голубыми глазами, да рот утратил юношескую мягкость. Он никогда не хохотал, как милорд Монлис. Его усмешка была короткой, сухой и саркастической, причем разной в зависимости от ситуации. Когда ему возражали, его губы вытягивались в узкую щелочку, придавая лицу страшное выражение. Но если он был в хорошем настроении, то в его улыбке появлялось что-то мальчишеское.
Фальк видел в нем прирожденного солдата и предводителя. Если среди огромной дворни графа возникали беспорядки, Симон спокойно все улаживал, даже в тех случаях, когда ничего не мог поделать суетливый и неавторитетный маршал и уже не действовали угрозы управляющего имением. Если от безделья или излишка выпитого вина часовые затевали между собой шумную драку, то Симону было достаточно лишь подойти к ним неслышной, мягкой походкой – хладнокровие этого человека тут же успокаивало зачинщиков, здоровенные воины послушно вытягивались перед ним и начинали отвечать на его сухие, короткие вопросы с готовностью, которую они никогда не проявляли перед маршалом Джоном. Несмотря на молодость, этому парню ничего не стоило усмирить любого пьяного задиру. Его непреклонный, пронзительный взгляд останавливал любую ссору.
Обнаружив силу своего взгляда, Симон стал пользоваться им все чаще. В его внешности было что-то совершенно особенное, какая-то неуловимая властность и надменность, предполагающие стальную волю. Монлис считал, что это кровь Мальвалле, и только усмехался, наблюдая за ним. Он поставил Симона во главе своей стражи и с удовольствием следил за его беспощадными методами. Фальк не оказывал слуге никакой видимой поддержки, не выяснял, как тот намерен действовать. Но Симон и не нуждался в помощи, так как без труда справлялся со своими обязанностями. Поначалу, когда он вмешивался в ссоры, ему приходилось сталкиваться с сопротивлением и ответными ударами. Но это продолжалось недолго, вскоре солдаты поняли, что непослушание вызывает у их начальника ужасный гнев, а в результате его ударов появляются сломанные ребра и вывихнутые челюсти. Поэтому противостояние требованиям Симона быстро прекратилось. Кроме того, его решение в спорных вопросах всегда было беспощадно справедливым. Именно поэтому никто на него никогда не жаловался милорду Фальку.
Несмотря на суровость и холодность Симона, его все любили. Недовольных ворчунов становилось все меньше, потому что он был скор на расправу. Его мораль казалась странной, а советы удивляли. Однако
