Меривейл обернулся.
– Леони! Ну, дитя, как ты? – Он поцеловал ей руку и посмотрел на ее сияющее лицо. – Я надеялся увидеть вас здесь сегодня.
К ним приблизилась мадам де Воваллон.
– Фи, что за поведение! – сказала она ласково. – Это ваш кавалер? Отлично, petite. Как вижу, вас не надо представлять друг другу. – Она добродушно улыбнулась им и поспешила назад к Фанни.
Леони сунула руку в руку Меривейла.
– Мосье, я очень рада вас видеть. И мадам тоже здесь?
– Нет, дитя, я приехал навестить друзей. Один. Не отрицаю, подтолкнули меня кое-какие слухи, которые дошли до нас в Лондоне.
Она наклонила голову набок.
– Какие слухи, монсеньор?
Его улыбка стала шире.
– О, слухи о succиs fou[158], который снискала…
– Я! – вскричала она и захлопала в ладоши. – Милорд, я le dernier cri! [159] Vraiment, это так! И леди Фанни говорит то же. C'est ridicule n'est-ce pas?[160] – Она увидала, что к ним направляется Эйвон, и позвала с милой требовательностью: – Монсеньор, посмотрите, кого я нашла!
– Мы в Лондоне так много слышали, – ответил Меривейл, – что, честное слово, я не мог не
приехать.
– И мы очень-очень рады! – с восторгом заявила Леони.
Его светлость протянул Меривейлу табакерку.
– По-моему, моя малютка говорит за всех нас.
– Эгей, это ты, Тони, или я совсем пьян? – раздался веселый голос, и лорд Руперт потряс руку Меривейла. – Где ты остановился? Когда приехал?
– Вчера вечером. Я у де Шатле. И… – Он обвел их всех взглядом. – Мне бы хотелось услышать, что с вами всеми произошло?
– Да, ты ведь был посвящен в наши эскапады? – сказал Руперт. – Черт! Черт, ну и погоня! А как мой приятель… провалиться мне, опять позабыл его фамилию… Ах да! Мэнверс. Ну, тот. Как он?
Меривейл взмахнул рукой.
– Умоляю, не упоминай при мне этой фамилии! – сказал он. – Вы трое сбежали из Англии и, клянусь, поступили умно!
– Не пройти ли нам в малую гостиную? – предложил Эйвон и направился с ними туда. – Надеюсь, вам удалось умиротворить мистера Мэнверса?
Меривейл покачал головой.
– Умиротворить его могла бы только ваша кровь, – сказал он. – Расскажите же, что происходило с вами.
– Только по-английски и вполголоса, – растягивая слова, сказал его светлость.
Вот так вновь была поведана повесть о похищении Леони и ее спасении. Затем в гостиную вошла мадам де Воваллон в поисках этой последней и увлекла ее танцевать с пылкими поклонниками. Руперт удалился в карточный салон.
Меривейл посмотрел на герцога.
– А что говорит Сен-Вир об успехе Леони? – осведомился он.
– Ничего, – ответил его светлость. – Но, боюсь, он не в слишком большом восторге.
– Она не знает?
– Нет.
– Но сходство поразительно, Аластейр! Что говорит Париж?
– Париж, – сказал его светлость, – не говорит, а шепчется. И мой дражайший друг Сен-Вир живет под страхом разоблачения.
– Когда вы намереваетесь нанести удар?
Эйвон заложил ногу за ногу и уставился на алмазную пряжку туфли.
– Это, мой дорогой Меривейл, все еще в руках богов. Сен-Вир должен сам представить доказательства того, что я могу открыть.
– Тяжелое положение, – заметил Меривейл. – Чертовски тяжелое! У вас нет никаких доказательств?
– Ни малейших.
Меривейл засмеялся.
– Вас это, кажется, особенно не тревожит?
– Нет, – вздохнул его светлость, – нисколько. Я думаю, что смогу поймать графа в ловушку благодаря его очаровательной жене. Видите ли, моя игра – выжидать.
– Я рад, что я не Сен-Вир. Для него ваша игра должна быть пыткой.
– Я тоже так думаю, – согласился Эйвон безмятежно. – И у меня нет особого желания поскорее положить конец его мукам.
– Вы очень мстительны.
После небольшой паузы Эйвон сказал:
– Не знаю, насколько полно вы поняли всю глубину злодейства моего друга. Прошу вас, подумайте немного. Насколько милосердны вы были бы к человеку, который был способен обречь собственную дочь на жизнь, какую вела моя малютка?
Меривейл выпрямился в кресле.
– Я ничего не знаю о ее жизни. Она была тяжелой?
– Да, мой милый, очень тяжелой. До двенадцати лет ее – Сен-Вир! – воспитывали как крестьянку. А потом она жила среди парижской canaille[161]. Вообразите убогую харчевню на грязной улочке, с тупым скотом хозяином и сварливой ведьмой хозяйкой. И порок во всех своих низменнейших формах повсюду вокруг моей малютки.
– Но это же был… ад, – сказал Меривейл.
– Вот именно! – Его светлость поклонился. – Самый худший ад, который только может быть.
– Какое чудо, что она прошла через это, не пострадав ни телом, ни душой!
Карие глаза поглядели в глаза Меривейла.
– Не совсем, мой дорогой Энтони. Эти годы оставили свой след.
– Полагаю, это было неизбежно, но я ничего не заметил.
– Вероятно. Вы видите шаловливость и бесстрашный дух.
– А вы? – Меривейл вопросительно посмотрел на герцога.
– О, я заглядываю в глубину, мой милый! Но ведь, как вам известно, я знаю женщин.
– И вы видите… что?
– Некоторую циничность, рожденную жизнью, которую ей пришлось вести, тоску, укрытую веселостью, порой страх и почти все время память об одиночестве, ранящую душу.
Меривейл опустил глаза на свою табакерку и начал водить пальцем по выпуклому узору.
– Знаете, Аластейр, – сказал он медленно, – мне кажется, вы стали взрослым…
Его светлость встал.
– Полное преображение, – сказал он.
– В глазах Леони вы не способны ни на что дурное.
– Да. Забавно, не правда ли? – Эйвон улыбнулся, но Меривейл заметил горечь в этой улыбке.
Они вернулись в залу и узнали, что некоторое время назад Леони исчезла под руку с Рупертом.
Она действительно ушла с Рупертом в малую гостиную, и он принес ей туда бокал с освежающим напитком. И тут к ним подошла некая мадам де Вершуре, видная дама со злобным характером, которая была для Эйвона всем, когда в его жизни появилась Леони. Она поглядела на Леони с ненавистью и остановилась у ее кушетки.
Руперт встал и поклонился. Мадам ответила реверансом.
