Глава 31
ЕГО СВЕТЛОСТЬ ГЕРЦОГ ЭЙВОН ВЫИГРЫВАЕТ ВСЕ
В деревню Бассинкур вновь въехал его светлость герцог Эйвон на наемной лошади. Он был облачен в панталоны коричневого сукна и кафтан из темно-лилового бархата с золотым шитьем. Сапоги со шпорами густо покрывала дорожная пыль, перчатки он держал в той же руке, что и длинный хлыст. С сомюрской дороги он въехал на рыночную площадь и натянул поводья, едва копыта его лошади застучали по неровному булыжнику. Жители деревни и крестьянки, приехавшие в Бассинкур на рынок, уставились на него с разинутыми ртами, как уже было однажды, и начали перешептываться.
Он направил лошадь шагом к домику кюре и остановил ее.
Его светлость посмотрел по сторонам, увидел поблизости мальчика и поманил его, а сам легко спрыгнул с седла.
Мальчик подбежал к нему.
– Будь любезен, отведи мою лошадь на постоялый двор и присмотри, чтобы ее поставили в стойло и напоили, – сказал его светлость и бросил мальчугану луидор.
– Да, милорд! Слушаюсь, милорд! – пробормотал мальчуган, зажимая монету в кулаке.
Его светлость открыл калитку, которая вела в сад кюре, и прошел по аккуратной дорожке к крыльцу. Как и в тот раз, его впустила розовощекая домоправительница и, узнав, низко присела.
– Bonjour, m'sieur! Господин кюре у себя в кабинете.
– Благодарю вас, – сказал его светлость, прошел следом за ней по коридорчику и на мгновение остановился на пороге кабинета, держа в руке треуголку.
Кюре учтиво приподнялся.
– Мосье? – Эйвон улыбнулся, и кюре быстро подошел к нему. – Eh, mon fils!
Эйвон пожал ему руку.
– Моя воспитанница, отче?
Кюре просиял.
– Бедняжечка! Да, сын мой, она у меня.
Эйвон еле слышно вздохнул.
– Вы сняли с моей души бремя… почти невыносимое, – сказал он.
Кюре улыбнулся.
– Сын мой, еще немного, и, думается, я нарушил бы свое обещание ей и написал бы вам. Она страдает, так страдает! А этот злодей? Сен-Вир?
– Мертв, mon риrе. Застрелился.
Де Бопре осенил себя крестным знамением.
– Сам, сын мой?
– Но не без моего содействия, – поклонился его светлость. – И я приехал… за мадемуазель де Сен- Вир.
– Это правда так? – с тревогой в голосе спросил де Бопре. – Вы уверены, герцог?
– Уверен. Весь Париж знает. О чем я позаботился.
Де Бопре схватил его руки и крепко пожал.
– Мосье, значит, вы привезли счастье бедной девочке. Господь многое простит вам за вашу доброту к ней. Она мне столько рассказывала! – Он ласково улыбнулся. – Вижу, у меня нет причин сожалеть о моем союзе… с Сатаной. Вы подарили ей жизнь, и даже больше.
– Отец мой, не советую вам верить всему, что рассказывает обо мне моя малютка, – сухо сказал Эйвон. – Она сочла нужным вознести меня на пьедестал, на котором мне сидится очень неловко.
Де Бопре открыл дверь.
– Нет, сын мой, она знает, какую жизнь вел «монсеньор», – сказал он, – А теперь идемте к ней. – Он проводил герцога в маленькую солнечную гостиную в глубине дома, на пороге произнес радостным тоном: – Petite, я привез к тебе гостя, – посторонился, пропуская Эйвона, а сам тихонько вышел и еще тише притворил за собой дверь. – Поистине Бог милосерд! – произнес он с глубокой верой и вернулся к себе в кабинет.
Леони сидела в гостиной у окна с книгой на коленях и, так как она тихо плакала, не сразу повернула голову. Послышались легкие, уверенные шаги, и любимый голос проговорил:
– Mа fille, что все это значит? Она вскочила с кресла и вскрикнула от радости и изумления.
– Монсеньор! – Она упала перед ним на колени, смеясь и плача, прижимая его руку к губам. – Вы приехали! Вы приехали ко мне!
Он нагнулся над ней, поглаживая ее кудри.
– Но разве я не говорил, mа fille, потерять меня тебе будет не так-то просто? Тебе следовало больше мне доверять, дитя. Тебе вовсе незачем было убегать.
Она встала и судорожно сглотнула.
– Монсеньор, я… я знаю! Я не могла… вы не понимаете! Нельзя было, моисеньор… Ах, монсеньор, зачем вы приехали?
– Чтобы отвезти тебя домой, малютка. Зачем бы еще?
Она замотала головой.
– Ни за что! Ни за что! Я н-не м-могу. Я ведь знаю, что…
– Сядь, дитя. Я столько должен рассказать тебе. Плачешь, mа mie? – Он поднес к губам ее ручку, и его голос стал очень нежным. – Тебе не из-за чего горевать, mignonne[176] , клянусь! – Он усадил ее на кушетку и сел рядом, не выпуская ее руки. – Дитя, ты не побочная дочь и даже не дочь крестьян. Ты, как я знал с самого начала, Леони де Сен-Вир, законная дочь графа и его супруги Мари де Лепинас.
Леони растерянно заморгала.
– М-монсеньор? – еле выговорила она.
– Да, дитя мое, их дочь, – ответил граф и коротко рассказал ей историю ее рождения. Она смотрела на него округлившимися глазами, полураскрыв губы, а когда он умолк, долгую минуту не могла выговорить ни слова.
– Так… так, значит… я благородного рода! – прошептала она наконец. – Я… но это правда, монсеньор? Это правда?
– Иначе я не сказал бы тебе этого.
Она вскочила, раскрасневшись от волнения.
– Я благородного происхождения! Я… я мадемуазель де Сен-Вир! И я… я могу вернуться в Париж! Монсеньор, я сейчас расплачусь!
– Умоляю тебя, удержись, mа fille! Побереги слезы для того, о чем я расскажу тебе теперь.
Она оборвала свой ликующий танец и с тревогой посмотрела на герцога.
– Я должен сообщить тебе, малютка, что твой отец скончался.
Щеки у нее вновь порозовели.
– Vraiment? – спросила она с интересом. – Вы его убили, монсеньор?
– Глубоко сожалею, дитя, но я его не убивал. Только подтолкнул его убить себя. Она вернулась к кушетке и села.
– Но расскажите же! – потребовала она. – Пожалуйста, побыстрее расскажите, монсеньор! Когда он себя убил?
– Во вторник, дитя. На суаре мадам Дюдеффан.
– Tiens! – Она сохранила полное равнодушие. – Но почему, enfin?
– Я счел, что земля носила его слишком долго, – ответил Эйвон.
– Это вы! Вы! – торжествуя, воскликнула она. – Вы хотели, чтобы он умер в тот вечер!
– Да, дитя.
– А Руперт был там? И леди Фанни? Как, наверное, Руперт был рад!
– Умеренно, дитя мое. Он не выразил и сотой доли кощунственного восторга, который, по-видимому, испытываешь ты.
Она вложила руку в его пальцы и доверчиво ему улыбнулась.
– Монсеньор, он был свиным отродьем. А теперь расскажите, как все произошло. Кто еще там был?
