пасхальцев стащил их, пока владелец спасал детей. Конечно, низкий поступок, но что это было перед таким бедствием! Вот почему меня потрясло то, что я услышал от патера Себастиана, встретив его на кладбище впервые после трагедии.
— Какой ужас, что дети погибли, — вымолвил я.
— Еще ужаснее, что украли часы, — невозмутимо ответил он.
— Что ты говоришь? — воскликнул я, пораженный чудовищным ответом.
Патер Себастиан положил руку мне на плечо и спокойно сказал:
— Все мы должны умереть. Но красть мы не должны.
Никогда не забуду этих слов. И как я силился их понять. И как меня еще раз вдруг осенило, какого я человека встретил на Пасхи, быть может самого большого, какого когда-либо знал. Патер Себастиан чрезвычайно серьезно относился к своему вероучению, для него оно не сводилось к воскресным наставлениям с амвона. Он был искренен, когда поучал других. Наш разговор на том кончился, и мы молча вернулись в деревню.
А несколько дней спустя мы опять свиделись. Я велел на время приостановить работы, хотя пасхальцы не одобряли такой шаг. Солнце зашло и снова взошло, вчера есть вчера, а сегодня — сегодня, пора работать, чтобы получить еще паек, еще деньги, еще товары. Проезжая через деревню на джипе, мы увидели, что бургомистр сидит на крыльце и ревностно вырезает из большой болванки птицечеловека. Он окликнул нас и помахал рукой, показывая свое изделие. Мы остановились перед ярко-красной клумбой, за которой стоял возле церкви домик патера Себастиана, я выскочил из машины и отворил низенькую калитку. Через окно я увидел хозяина, он сидел за маленьким столом с кучей писем и других бумаг, жестом приглашая меня войти в его просто обставленный небольшой кабинет. На стене позади него висела полка с книгами на всевозможных языках. Они образовали колоритную рамку учености вокруг головы бородатого мудрого старца в — пышной белой сутане с откинутым капюшоном. Недоставало только чернильницы с большим гусиным пером. Патер Себастиан писал самопишущей ручкой. Зато на столе, прижимая стопку писем, лежал каменный топор. Старый священник как-то не укладывался в двадцатом веке. Правда, мы его воспринимали как своего, однако с таким же успехом он мог быть ученым монахом со средневековой картины, бюстом древнеримского философа, портретом мудреца с древнегреческой вазы или шумерской фрески. И хотя казалось, что он живет уже не одну тысячу лет, голубые глаза его с морщинками, в которых притаилась улыбка, искрились жизнерадостностью и молодой энергией. Сегодня он испытывал особый подъем, что-то его будоражило. Патер попросил меня направить бригаду в один уголок острова, чаще всего фигурирующий в преданиях и легендах пасхальцев.
В двадцатый раз я услышал сказание о рве Ико или земляной печи длинноухих. Всякий, кто был на острове Пасхи, слышал это сказание; его приводят все, писавшие о загадках острова. Пасхальцы показывали мне ямы там, где некогда проходил ров, и с жаром излагали его историю. Патер Себастиан тоже включил это предание в свою книгу, теперь он сам пересказал его мне и кончил просьбой, чтобы я распорядился произвести раскопки во рву.
— Я верю в предание, — сказал он. — Мне известно, что наука настаивает на естественном происхождении рва, но ведь и ученые могут ошибаться. Я хорошо знаю пасхальцев. Слишком жизненно, ярко звучит сказание о рве, чтобы быть выдумкой.
В памяти современных пасхальцев история рва длинноухих стоит в ряду самых древних событий. Она берет свое начало там, где кончился марш истуканов, в голубой дымке прошлого, а речь идет о катастрофе, которая оборвала золотой век острова Пасхи.
Два народа в разное время приплыли на этот остров, и жили они бок о бок. Людей одного племени отличала странная внешность, мужчины и женщины вдевали грузики в мочки ушей и растягивали их до самых плеч. Поэтому первый народ называли Ханау ээпе — длинноухие, а второй Ханау момоко — короткоухие.
Длинноухие были людьми энергичными, они неустанно трудились и заставляли короткоухих тоже строить стены и водружать статуи, а это вызывало недовольство и зависть вынужденных помощников. Наконец длинноухие вздумали очистить остров от камня, чтобы можно было возделывать землю. Начали с плато Пойке в восточной части острова, и короткоухим приходилось носить камни к обрыву и сбрасывать в море. Вот почему сегодня на лугах Пойке нет ни одного камня, хотя весь остальной остров усеян черными и красными осыпями и крупными глыбами лавы.
Но тут короткоухие не выдержали. Им надоело носить камни для длинноухих, и они поднялись на войну. Длинноухие со всех концов острова бежали на восток, на расчищенный полуостров Пойке. Под начальством своего предводителя Ико они прорыли двухкилометровый ров, который отделил плато от остальной части острова, и набросали в ров множество бревен и сучьев, чтобы в любую минуту можно было зажечь огромный костер, если засевшие на равнине внизу короткоухие попытаются штурмовать склон, ведущий на плато. Полуостров обрывается в море крутыми стенами двухсотметровой высоты, и длинноухие чувствовали себя в полной безопасности. Но один из них был женат на женщине из племени короткоухих, по имени Моко Пингеи, и она оказалась вместе с мужем на Пойке. Эта женщина была изменницей, она сговорилась с осаждающими; обещала подать им сигнал. Когда короткоухие увидят ее за плетением корзины, пусть прокрадутся мимо нее.
И вот однажды ночью лазутчики короткоухих заметили, что Моко Пингеи плетет корзину, сидя у конца рва Ико, и один за другим осаждающие стали красться по краю скалы. Пробираясь над обрывом все дальше вперед, они обложили плато сплошным кольцом. Одновременно другой отряд открыто подступил вплотную ко рву. Ничего не подозревавшие длинноухие выстроились по другую сторону рва и подожгли сваленное в нем топливо. Тотчас противник набросился на них с тылу, завязалась кровавая схватка, и длинноухие сгорели в собственном рву.
Лишь троим длинноухим удалось перескочить ров и бежать в сторону Анакены. Одного из них звали Оророина, второго — Ваи, имя третьего забыто. Они спрятались в пещере, которую пасхальцы и сегодня могут вам показать. Здесь их нашли, двоих закололи острыми кольями, а третьему сохранили жизнь, и это был единственный оставшийся в живых длинноухий. Когда короткоухие вытаскивали его из пещеры, он кричал «орро, орро, орро» на своем языке, которого короткоухие не понимали.
Оророину привели в дом короткоухого, по имени Пипи Хореко, у подножия горы Тоатоа. Он женился на женщине из рода Хаоа, у него было много потомков, в том числе Инаки-Луки и Пеа, у которых тоже были потомки, и последние из них по сей день живут на острове среди короткоухих.
Таков самый полный вариант предания о рве длинноухих. И вот теперь патер Себастиан хотел, чтобы я раскопал этот ров. Я знал, что обе прежние экспедиции слышали разные варианты легенды и осматривали остатки рва. Раутледж поначалу колебалась, но заключила, что это естественная впадина геологического происхождения, возможно использованная длинноухими для обороны. Метро пошел еще дальше, он заявил, что природная формация дала пасхальцам повод сочинить сказку. Дескать, островитяне старались как-то объяснить своеобразный географический феномен, так что сказание о длинноухих и короткоухих, несомненно, вымышлено пасхальцами в недавнее время.
Среди тех, кто осматривал ров длинноухих, был также один геолог. Он раз навсегда установил, что впадина возникла естественным путем еще до появления здесь людей. Поток лавы из главной части острова натолкнулся на затвердевший поток, который еще раньше сполз с плато Пойке, и в месте их встречи получилось подобие рва.
Наука вынесла свой приговор, который поверг в недоуменно обескураженных пасхальцев. Однако они продолжали стоять на своем: это оборонительный ров Ико, земляная печь длинноухих. И патер Себастиан верил в их версию.
— Это очень важно для меня лично, если вы согласитесь провести там раскопки, — сказал он и чуть не подпрыгнул от радости, когда я ответил «да».
Руководить раскопками рва длинноухих взялся Карл. На следующий день мы вместе с пятью пасхальцами отправились на джипе в сторону Пойке по расчищенной от камня тропе. И вот уже впереди отлогие травянистые склоны без единого камешка, хотя по бокам и позади нас все было черно от вулканического шлака. Вверху, на плато, можно было катить без помех в любую сторону. Но мы остановились внизу, у кромки, за которой начиналась чистая зелень. Здесь в обе стороны на север и на юг тянулась вдоль склона небольшая впадина, будто занесенная канава. Местами, где было поглубже, она различалась отчетливо, местами почти совсем сглаживалась, потом снова появлялась, и так до самых
