волне и ему было трудно с ней справиться. Входное отверстие в хижину и место наших трапез были с правой стороны, и мы считали для себя удобнее, чтобы ветер дул с кормы, слева по борту.
Мы могли бы продолжать путешествие, заставляя рулевого опускать и поднимать кили, вставленные в щелях, вместо того чтобы тянуть кормовое весло, но мы так привыкли к нему, что предпочитали устанавливать курс при помощи килевых досок, а управлять - веслом.
Вскоре после этого мы прошли мимо верстового столба столь же невидимого, как и таинственный риф, обозначенный только на карте. Настал 45-й день нашего путешествия, мы пересекли 108-й меридиан и прошли, таким образом, ровно половину пути. До Южной Америки и Перу на востоке было 4 тысячи километров и столько же до Полинезии на западе. Ближайшей землей были острова Галапагос на ост-норд- осте и остров Пасхи на юге - расстояние до них было свыше 1000 километров по безграничному океану.
На пути мы не встретили ни одного парохода, да и не должны были встретить, потому что мы находились вдали от обычных судоходных линий Тихого океана. Но, несмотря на это, мы так и не ощутили необъятности этих расстояний. В плавании нас постоянно окружала линия горизонта. Границы нашего собственного плавучего мира всегда казались неизменными, в центре их находился плот, и каждую ночь в небе над нами сияли все одни и те же звезды.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ЧЕРЕЗ ТИХИЙ ОКЕАН
Прогулки на резиновой лодке. Вид на наш плот со стороны. В море в бамбуковой хижине. На одной долготе с островом Пасхи. Тайна острова Пасхи. Гигантские статуи и каменные изваяния. Красные каменные парики. Шедевры 'длинноухих'. Роль Тики. Многоговорящие названия. Ловля акул голыми руками. Попугай. Позывные 'LI2В'. Плавание по звездам. Три волны. Шторм. Кровавая баня в воде и на плоту. Человек за бортом. Снова шторм. 'Кон-Тики' еле жив. Посланцы из Полинезии.
В спокойную и тихую погоду мы часто выходили в море на резиновой лодке и занимались фотографированием. Особенно хорошо помню я первую прогулку нашей команды. Море было так спокойно, что двум членам нашей экспедиции очень захотелось спустить на воду небольшую, похожую на баллон, легкую лодку и прогуляться по волнам. Едва они отчалили от плота, как бросили грести и захохотали во все горло. Они смотрели на плот, опускавшийся и поднимавшийся на волнах, и так хохотали, что настоящий рев раскатывался по Тихому океану. Мы в замешательстве разглядывали все вокруг себя и не находили ничего смешного, кроме своих волосатых и бородатых лиц, но к ним, невидимому, все без исключения давно уже привыкли. У нас закралось подозрение, что те двое, в лодке, внезапно сошли с ума. Может быть, солнечный удар? Они вернулись и от хохота едва смогли взобраться на плот. Со слезами на глазах они принялись нас упрашивать сесть в лодку и самим посмотреть.
Мы с Кнутом прыгнули в плясавшую на волнах резиновую лодку, и большая волна немедленно отбросила нас далеко от плота. Мы оба вдруг захохотали и немедленно возвратились на плот, чтобы успокоить тех двоих, которые еще не побывали в лодке. Они уже решили, что мы все четверо спятили.
Оказалось, что и мы сами и наше гордое судно, когда мы впервые увидели все это со стороны, производили безнадежно нелепое, невообразимое впечатление. Нам ни разу не приходилось смотреть на себя со стороны в открытом море. Дело в том, что из лодки нам не были видны бревна плота, которые скрывались за волнами, мы видели только скакавшую низкую хижину с плоской крышей и широким входным отверстием. Плот был похож на старый норвежский сеновал, беспомощно нырявший в волнах, ветхий сеновал. набитый загорелыми и бородатыми бродягами. Такой же неудержимый взрыв хохота вызвал бы у нас человек, который вздумал бы гнаться за нами на веслах в ванне. Даже самые небольшие волны били о стены нашей хижины, и казалось, что они заливают хижину через входное отверстие, в которое видны были лежащие на полу и глазевшие по сторонам парни. Но вот нескладное суденышко поднималось на гребне волны, а бродяги лежали как ни в чем не бывало - сухие и невредимые. Когда набрасывалась огромная волна, то и хижина, и парус, и мачта - все исчезало, но в следующий же момент хижина с бродягами опять оказывалась на своем месте.
На расстоянии все это казалось опасным, и нам было трудно себе представить, что мы так хорошо справлялись с нашим необычным судном.
Когда мы в следующий раз отправились на резиновой лодке посмеяться над собой, мы чуть не попали в беду. Ветер и волны оказались сильнее, чем мы предполагали, и 'Кон-Тики' двигался значительно быстрее, чем мы рассчитывали. Мы гребли изо всех сил, стараясь догнать плот, который не мог ни остановиться, ни подождать, ни тем более повернуть обратно. Даже тогда, когда наши товарищи убрали парус, скорость почти не уменьшилась, потому что парусом стала бамбуковая каюта. Плот продвигался на запад так же быстро, как и наша лодка, несмотря на то что мы напрягали все свои силы. Мы ясно себе представляли, что нас ожидает, если потеряем друг друга в открытом океане. Нам пришлось пережить несколько ужасных минут, казавшихся бесконечными. И когда мы наконец нагнали плот и взобрались на бревна, то почувствовали, что попали домой.
После этого случая экипажу плота было строго-настрого запрещено выходить в бурную погоду на резиновой лодке, не привязав предварительно ее к плоту длинным канатом. Тогда те, кто на нем оставался, легко могли подтянуть туристов к себе. Мы не уходили далеко от плота, разве только тогда, когда наступал штиль и поверхность океана поблескивала рябью; это не раз случалось, когда мы находились на полпути между Перу и полинезийскими островами и господствующий над всем океан виден был во всех точках горизонта. И тогда мы отчаливали от 'Кон-Тики' и гребли в голубое пространство между небом и землей. Мы чувствовали себя совсем одинокими и заброшенными, когда силуэт нашего плота становился все меньше и меньше и парус превращался в маленькую точку на горизонте. Океан вокруг нас был таким же синим, как небо над нами, и там, где они встречались, синева неба и моря сливалась. У нас было такое ощущение, будто мы, лишенные всех точек опоры, кроме солнца, золотого и теплого, обжигавшего наши затылки, были подвешены в пустой голубой вселенной. В таких случаях видневшийся далеко на горизонте одинокий парус притягивал нас, как магнит. Мы быстро гребли обратно, и, когда вновь забирались на плот, нам казалось, что мы возвратились домой и что снова у нас под ногами была твердая, надежная опора. В каюте нас ожидали прохлада, запах бамбука и сухих пальмовых листьев, чистая голубизна лилась через дверь в подходящих дозах. Мы к этому привыкли и довольствовались этим до того момента, когда голубая даль вновь не начинала манить нас к себе.
Просто удивительно, какое своеобразное психологическое воздействие оказывала на нас наша маленькая бамбуковая хижина, или каюта! Она была 14 футов длиной и 8 - шириной, а для того, чтобы ветер и волны не так на нее обрушивались, мы сделали ее такой низкой, что выпрямиться во весь рост в ней было невозможно. Стены и крыша были сделаны из связанных стволов бамбука и покрыты сплетенной из расщепленного бамбука цыновкой. Желтые и зеленые стволы с бахромой из листьев свешивались с крыши и были приятнее для глаз, чем белые стенки каюты на пароходе. И, несмотря на то что правая бамбуковая стена была на одну треть открыта, а через стены и крышу видны были и солнце и луна, мы чувствовали себя под этой примитивной защитой гораздо надежнее, чем если бы у нас были выкрашенные в белую краску переборки и задраенные иллюминаторы. Мы попытались найти объяснение этому своеобразному факту и пришли к следующему выводу. Мы не привыкли связывать бамбуковую хижину с морскими путешествиями. Не было никакой естественной связи между огромным волнующимся океаном и маленькой сквозной бамбуковой хижиной, плывущей по волнам. Либо бамбуковая хижина была совершенно чуждой волнам, либо волны вокруг хижины были чужды ей. Последнее впечатление преобладало. Когда же мы находились в резиновой лодке, то у нас возникало совершенно противоположное чувство. Волны перекатывались через нос и корму плота, и это укрепляло наше доверие к сухой части в середине плота, где находилась хижина. Чем дольше продолжалось путешествие, тем безопаснее мы чувствовали себя в нашей уютной берлоге. Мы наблюдали за игрой пенившихся волн, проносившихся перед нашим входным отверстием, словно находились в кино и смотрели драмы, не грозившие нам никакими опасностями. В хижине нам казалось, что мы находимся в джунглях, на расстоянии десятка миль от океана и связанных с
