Зависнув над ней, он гладил ее заветную, раскрывшуюся ему навстречу алую щель своим набухшим от влечения, изумительно длинным дротиком, наслаждаясь ее вскрикиваниями, гладил до тех пор, пока она сама не притиснула его чресла к своим. Но он мягко отстранился, чтобы продолжить эту будоражащую своей сокровенностью ласку… и Розамунда взмолилась о пощаде – слишком острым было это наслаждение.
Ощутив на своем лобке его пытливые пальцы, она тут же раздвинула бедра, позволив сначала этим пальцам войти внутрь. Ее мышцы сразу стиснули их – более откровенного и искреннего призыва в женской природе не существует. И окончательно убедившись в ее готовности, Генри ворвался в заветные врата, стараясь сдерживать себя подолее, погружаясь в нее, ощущая, как упруго обхватывают своды ее лона его метко разящий дротик. Когда он сильными руками приподнял ее – чтобы проникнуть еще глубже, – их чресла наконец слились, и страсть прорвалась, заставив их тела предаться неистовой пляске… Он больше не сдерживал себя, и она целиком ему подчинилась. Объятые дивным жаром, они неслись к наслаждению, все выше и выше – к его пику, позабыв обо всем на свете, кроме упоения, они достигали звезд и падали в бездну, и опять, и снова, пока горячая нега не взорвалась тысячью восторгов… Розамунда закричала, и этот крик счастья слился со стонами ее возлюбленного, и она тоже некоторое время постанывала в блаженном забытьи.
Спустя целую вечность они возвратились на землю, умиротворенные и счастливые. Генри все еще держал ее в объятиях, нежно целуя глаза, ощущая на губах слезы, выступившие у нее в минуту высшего телесного восторга. Он провел губами по всему ее лицу, ласково грея его своим горячим дыханием. В его сильных руках Розамунде было так покойно – она чувствовала себя бесконечно любимой. Мерный стук его сердца казался ей музыкой. Целуясь и любовно воркуя, они постепенно забылись сном.
Спустя какое-то время Розамунда проснулась. Была полная темнота. Она сонно пошарила рядом с собой, но Генри не было.
От сонливости тут же не осталось и следа. Она стала в тревоге озираться и с облегчением увидела, что он стоит у очага, очевидно поправляя дрова. И еще увидела – уже с тяжелым чувством, – что он одет. Она позвала его, и он обернулся и двинулся к кровати. В руках его слабо блеснула… сталь клинка, на остром лезвии играли желтые блики огня.
– Проснулась? Да спи еще, моя милая, еще ночь.
– А что ты собираешься делать этим кинжалом?
Он рассмеялся, увидев ее округлившиеся глаза.
– Во всяком случае не вырезать у тебя сердце, хотя кое-кто счел бы это разумным. – Он снова усмехнулся. Потом зажег от очага все свечки в канделябре, стоявшем на сундучке. – Не бойся, любимая. Я просто собираюсь расплатиться за одну оплошность, допущенную по твоей милости.
Розамунда не посмела спросить, что такое он имеет в виду, и, отбросив одеяло, схватила его руку.
– Так что ты собираешься делать?
Генри опять усмехнулся и старательно укрыл ее оголившееся тело.
– Расплатиться за то, что не устоял перед искушающим пламенем, таящимся в твоем нежном теле.
Розамунда с изумлением наблюдала за тем, как он закатал рукав и резко полоснул кинжалом по запястью – оттуда закапала кровь.
– У тебя же течет кровь! – с истошным криком склонилась она над ним, но Генри покачал головой:
– Глупышка, оттого и течет, что у тебя течь нечему. – Он приложил рану к простыни и стал смотреть, как по ней расплывается алое пятно. – Вот и славно, – удовлетворенно сказал он, зажимая платком порез. – Этим можно ублаготворить даже самых недоверчивых.
Розамунда наконец поняла… Он пекся о ее чести! Кровь на простыне все-таки будет!
– Ах, Гарри, из-за меня тебе пришлось пораниться, – прошептала она, тронутая его самоотверженностью.
– Но не думала же ты в самом деле, что после вчерашней ночки тебе удалось остаться девицей… А, дражайшая моя Джейн?
Он, посмеиваясь, подошел к подносу и, взяв кувшин с вином, полил немного на ранку. Когда кровь остановилась, он швырнул перепачканный платок в огонь.
Розамунде все теперь стало ясно. На душе мигом полегчало, она даже чуть не рассмеялась. Ну как она могла подумать, что Генри выставит напоказ свидетельство ее до срока потерянной невинности. Ну и дура же она! Досада на себя и изумление сменились покоем. Но, увидев, как он бинтует руку, она устыдилась и почувствовала себя очень виноватой – слезы заструились по щекам Розамунды… Но вот он опустил рукав и потянулся за дублетом.
– Куда же ты? Ночь еще.
Генри как-то странно на нее посмотрел:
– Верно. Точнее, только минула полночь. Не тревожься обо мне. А простыню предъявим им завтра, договорились?
Он застегнул дублет, потом надел сапоги и плащ и заткнул за пояс рукавицы, лежавшие на скамеечке у очага. Торопливо съел ломоть хлеба, запив пол-кубком вина.
– Не уходи. Впереди почти целая ночь, – просительно прошептала она, ничего не понимая.
– Я должен идти безотлагательно. К тому есть важные причины. Не бойся. Все у нас с тобой хорошо. А теперь спи.
– Но я хочу, чтобы ты остался. Мы можем снова насладиться любовью. Не бросай меня одну в свадебную ночь.
Лицо его мгновенно сделалось непроницаемым. Обернув плечи плащом, Генри сказал:
– Спокойной ночи, женушка. Увидимся завтра. – И, наклонившись, поцеловал ее в затылок – точно ребенка.
