отсюда.
Мел крикнул, стараясь перекрыть шум ветра и рёв машин:
— Джо, запомни одно: когда КДП скажет, что наше время истекло — никаких споров, никаких возражений. На карту поставлена жизнь всех, кто прибывает с этим самолётом. Если двигатели будут запущены, ты немедленно заглушишь их. И тотчас уберёшь с дороги всё своё снаряжение и людей. Предупреди их заранее, чтобы каждому было ясно. Машины приступят к делу по моему приказанию. А когда я дам сигнал, времени терять они не станут.
Патрони угрюмо кивнул. Мел видел, что хотя главный механик и отвёл душу, его обычная задиристая самоуверенность несколько поколеблена.
Мел вернулся к своей машине. Таня и Томлинсон, поёживаясь от холода, стояли возле неё и смотрели, как подводят траншеи под самолёт. Как только Мел залез в машину, они последовали его примеру: приятно было очутиться в тепле.
Мел снова вызвал по радио КДП — на этот раз непосредственно руководителя полётов. После короткой паузы он услышал его голос. В нескольких словах Мел изложил ему свой план.
Он добивался от диспетчерской службы только одного: ему необходимо было знать точно, сколько ещё он может ждать, прежде чем приводить в действие снегоочистители и грейдеры, которым потребуется всего несколько минут, чтобы убрать самолёт с полосы.
— Согласно последним сообщениям, — сказал руководитель полётов, — упомянутый самолёт войдёт в нашу зону наблюдения раньше, чем мы предполагали. Чикагский центр рассчитывает передать его нам через двенадцать минут, после чего ещё восемь-десять минут мы будем контролировать полёт. Приземление произойдёт самое позднее в ноль один двадцать восемь.
Мел бросил взгляд на часы. Стрелки на тускло освещённом циферблате показывали час одну минуту пополуночи.
— Решение о том, на какую полосу сажать самолёт, — продолжал руководитель полётов, — должно быть принято не позже чем за пять минут до посадки. После этого участь самолёта будет решена: мы уже не сможем его завернуть.
Следовательно, мысленно подсчитал Мел, до момента, когда надо принимать окончательное решение, остаётся семнадцать минут, а может быть, и меньше — всё зависит от того, когда самолёт войдёт в зону наблюдения аэропорта. Значит, времени оставалось даже меньше, чем он сказал Патрони.
Мел почувствовал, что снова весь взмок.
Может быть, сказать Патрони, предупредить, что времени у них меньше, чем они рассчитывали? Нет, решил Мел. Главный механик и так не теряет ни секунды. Подгонять его было бы бессмысленно.
Мел снова взял микрофон:
— Говорит машина номер один, вызываю КДП. Мне нужна постоянная информация об идущем на посадку самолёте. Прошу оставить эту частоту исключительно в моём распоряжении.
— Есть, — последовал ответ руководителя полётов. — Мы уже переключили все регулярные рейсы на другую частоту. Будем давать вам постоянную информацию.
Мел подтвердил приём и отключился.
— Что теперь будет? — спросила Таня.
— Будем ждать. — Мел снова поглядел на часы.
Прошла минута. Две минуты.
Из автомобиля было видно, как рабочие продолжают лихорадочно рыть траншеи впереди и по бокам застрявшего лайнера. Прорезав мрак светом фар, подкатил ещё один грузовик. Откинув задний борт, рабочие выпрыгнули из кузова и присоединились к тем, кто уже трудился возле самолёта. Коренастая фигура Патрони появлялась то здесь, то там; он давал указания, подбадривал.
Снегоочистители и грейдеры стояли, вытянувшись в цепочку, и ждали. «Прямо как стервятники», — подумалось Мелу.
Молчание нарушил Томлинсон.
— Знаете, о чём я думаю? Когда я был мальчишкой — и ведь не так уж много с тех пор воды утекло, — здесь были ещё поля и луга… Летом колосились пшеница и ячмень, на выгоне паслись коровы. И был маленький травяной аэродром, совсем крошечный — никто и подумать не мог, что он разрастётся в махину. Рейсовые самолёты принимал только городской аэропорт.
— На то вам и авиация, — сказала Таня. Она рада была перевести разговор на другое, отвлечься на минуту от мыслей о том, чего они все ждали в таком напряжении. — Мне кто-то говорил, что, когда работаешь в авиации, жизнь кажется длинней, потому что всё здесь так часто и так быстро меняется.
— Ну, не всё и не так уж быстро, — возразил Томлинсон, — а аэропортах, например, перемены происходят не слишком-то быстро. Как вы считаете, мистер Бейкерсфелд, это верно, что через три-четыре года в авиации будет сплошной хаос?
— Хаос — вещь относительная, — сказал Мел. Всё его внимание по-прежнему было приковано к тому, что происходило за стеклом его машины. — В жизни, мы сталкиваемся с ним в самых разных проявлениях и так или иначе приспосабливаемся.
— Вам не кажется, что вы уклоняетесь от прямого ответа?
— Да, — сказал Мел, — вероятно.
И не удивительно, подумал он. До философии ли сейчас, когда такое происходит. Но он чувствовал стремление Тани хоть как-то — хотя бы внешне — ослабить напряжение. Он без слов остро ощущал все нюансы её чувств и настроений, и это лишний раз подтверждало ему, как крепнет их духовная связь. К тому же, сказал он себе, ведь этот самолёт, которого все они ждут, не зная, сможет ли он сесть без аварии или нет, — это самолёт «Транс-Америки», а Таня — одна из служащих этой компании, она помогала отправлять его в полёт. Именно она ближе всех соприкоснулась с людьми, которые находились сейчас там, на борту этого самолёта.
Сделав над собой усилие, Мел постарался вникнуть в слова Томлинсона.
— Так было всегда, — сказал Мел, — в авиации прогресс в воздухе постоянно опережал прогресс на земле. Временами нам казалось, что мы нагоним и пойдём в ногу — в середине шестидесятых годов мы почти достигли этого. И всё же так не получилось. Видимо, самое большее, чего мы можем добиться, — это не слишком плестись в хвосте.
Но репортёр не унимался.
— Что же мы должны предпринять в отношении аэропортов? Что мы можем предпринять?
— Прежде всего мы должны научиться мыслить шире, давать волю воображению. Нужно освободиться от железнодорожного способа мышления.
— Вы считаете, что мы от него ещё не освободились?
Мел кивнул.
— К несчастью, мы сталкиваемся с ним довольно часто. Все наши старые аэропорты представляют собой просто имитацию железнодорожных вокзалов, потому что их строителям приходилось опираться на опыт своих предшественников. Потом это стало уже шаблоном. Вот почему и в наши дни так много «вытянутых» аэропортов, где здание аэровокзала тянется до бесконечности и пассажиры вынуждены вышагивать не одну милю.
— А их не перестраивают? — спросил Томлинсон.
— Только кое-где, и то очень медленно. — Несмотря на серьёзность момента, разговор этот задел Мела за живое. — Кое-где строятся циркообразные аэропорты — вроде пирога с начинкой, с автомобильными стоянками, расположенными внутри самого аэровокзала, а не за его стенами; там пешее передвижение пассажиров по аэровокзалу сокращено до минимума с помощью скоростных горизонтальных эскалаторов, а кроме того, самолёты подъезжают к пассажирам, а не наоборот. Это говорит о том, что аэропорт начинает завоёвывать себе место как самостоятельная единица, а не просто приставка к чему-то. Творческая мысль прокладывает себе путь, и мы даже начинаем прислушиваться к заокеанским веяниям. Лос-Анджелес предлагает соорудить большой океанодром; Чикаго — аэропорт на искусственном насыпном острове на озере Мичиган. И это ни у кого не вызывает улыбки. «Америкен Эйрлайнз» проектирует постройку гигантского гидравлического лифта, с помощью которого самолёты будут размещаться один над другим на время погрузки и разгрузки. Но все эти нововведения внедряются медленно, авиакомпании действуют несогласованно, и мы строим аэропорты без всякого полёта фантазии, как лоскутное одеяло. Это всё равно,
