На такие расстояния шарадяне летают за фоном, то есть, тут я уже начал разбираться чуточку - не в нашем пространстве, где скорость света - предел скоростей, а в одном из параллельных пространств четвертого измерения, обычно в тридцать девятом, там скорость сигналов на пять порядков выше. Вот меня эболируют, деддеизируют, сиссеизируют, превращают в Ка-Пси идеограмму и сигнализируют к чертям в сто тысяч раз быстрее нашего света.
Выглядит это так.
Мы - Граве, Гилик и я - входим в очень обыкновенную кабину, как в лифте. Только пол у нее каменный, и выбиты углубления для подошв: 'Сюда ставь ноги!' - как на той скале под Ленинградом.
На задней стене табло со списком вокзалов. Перечень громадный, аж в глазах пестрит. У каждого вокзала свой номер - семизначный. Набираешь его на диске вроде телефонного. Тут нужна предельная внимательность, потому что вокзалы перечисляются по алфавиту. Ошибся на единичку - и упекут тебя вместо Урала на Уран, вместо Венеции на Венеру. Но вот номер набран, говоришь в микрофон: 'Готов!' - и тебя переправляют на другой конец Звездного Шара.
'Переправляют' - вежливый термин. Тебя втискивают, вдавливают, ввинчивают. Ощущение такое, словно, схватив за руки и за ноги, тебя выжимают, как мокрое белье. Сначала крутят в одну сторону, потом в противоположную - вывинчивают из тридевятого пространства. Сам полет не осознается, хотя он продолжается минуты, часы или несколько суток. Ведь летишь не ты, а сигналы, информация о твоем теле. По этой информации и изготовляется точнейшая копия на станции назначения. Как с персиками - сам был с гнильцой, и копия с гнильцой. Так что сейчас я уже не я, я - седьмое или семнадцатое повторение самого себя. ('Чему удивляться? - пожимает плечами Граве. - Любой обмен веществ - копирование, даже не идеально точное. Тело заново строит себя из пищи. И на Земле-то у тебя все молекулы сменялись многократно'.) И вот эта несчастная копия, выкрученная и вкрученная, обалдевшая и задохнувшаяся, протирает глаза в той же кабине, потом узнает, что это не та кабина, а вовсе приемник планеты назначения.
На Земле от аэродрома до аэродрома мы летаем на самолете, прилетев, пересаживаемся в такси. Здесь в роли такси - космическая ракета. Ракета рычит, ревет, пышет пламенем, трясется, создает перегрузки на старте и финише. Но по сравнению с зафоном все это кажется обычным, привычным, домашним даже. Чувствуешь себя уверенно. Ты у себя дома, в родимом трехмерном пространстве.
Хотя Гилик - машина, но характер у него есть, заложенный в конструкции, запрограммированный.
'Черты характера кибернетического справочника' - тема для школьного сочинения в XXI веке.
Гилик обстоятелен и последователен, неукоснительно, старательно, истово, последователен до отвращения. Я бы сказал, что Гилик влюблен в последовательность, если бы ему запрограммировали любовь. Я бы сказал, что он презирает и ненавидит непоследовательность, если бы у него были блоки презрения и ненависти. Но в погоне за портативностью конструкторы не дали ему чувств, не вложили эмоции в хвост рядом с памятью.
Не могу, значит, и не нужно. Подобно людям, считая непонятное излишним, Гилик отвергает, хулит и высмеивает всякие чувства как проявление непоследовательности.
Боли еще не прошли. Ворочаясь, я охаю.
– Что означают эти придыхательные звуки? - спрашивает Гилик.
– Ничего. Больно мне.
– Дать лекарство? Вызвать врача?
– Нет, ни к чему. Тут врач бессилен.
– Зачем же ты произносишь эти придыхательные звуки? Кого информируешь о боли, если никто не может помочь?
Так на каждом шагу: 'Зачем охаешь, зачем чертыхаешься, зачем напеваешь себе под нос?'
– А ты зачем задаешь ненужные вопросы? Что пристал?
Но Гилика не смутишь. Смущение у него не запроектировано. Нет в хвосте блока смущения.
– В мои обязанности входит сличать факты с теорией и информировать о несоответствии. Мне вписали в память, что человек - венец творения. Ныне я информирую обслуживаемый венец, что его слова не несут информации и не соответствуют своему назначению. У Гилика нет блока зависти, но, по-моему, он завидует живым существам. И хотя блок сомнения у него не предусмотрен, видимо, самомнение образовалось самопроизвольно. Венцом творения он считает себя, себе подобных. Впрочем, подобную точку зрения и на Земле высказывали некоторые академики. И как на Земле, я начинаю запальчиво отстаивать человечество:
– А вы, машины, способны существовать самостоятельно? Способны самостоятельно создать культуру? Хотел бы я посмотреть, что у вас получится.
– Такого прецедента не было в шаровом, - важно заявляет Гилик. - И напрасно. Очень поучительный был бы эксперимент.
Оба мы не знали, что мне придется познакомиться с таким экспериментом в самом ближайшем будущем.
…Ць, Цью, Цьялалли, Чачача, Чауф, Чбебе, Чбуси, Чгедегда…
Гурман, изучающий ресторанное меню, кокетка на выставке мод, книголюб, завладевший сокровищницей букиниста, ребенок в магазине игрушек в слабой степени ощущают то, что я чувствовал, произнося эти названия - реестр планет, предложенных мне для посещения. Любую на выбор.
…Шаушитведа, Шафилэ, Шафтхитхи…
И Гилик, прыгая по столу, пояснял чирикающим голоском:
– Шафилэ. Желтое небо. Суши нет. Две разумные расы, подводная и крылатая. Три солнца, два цветных и тусклых. Ночи синие, красные и фиолетовые вперемежку. Шафтхитхи. Зеленое небо. Форма жизни - электромагнитная. Миражи, отражающие ваши лица…Эаи, Эазу, Эалинлин, Эароп…
– Эту хочу, - сказал я.
Почему я выбрал именно Эароп? Только из-за названия. Я знал, что 'роп' означает 'четыре', 'э-а' - просто буквы. Эароп - четвертая планета невыразительного солнца, обозначенного в каталоге буквами Эа. Но все вместе звучало похоже на 'Европа'. Не мог же я не побывать на той космической Европе.
– Небо безвоздушное, чернозвездное, - прочирикал киберчертенок. - Солнце красное, класса М. Залежи германия. Заброшенный завод устаревших машин, программных, типа 'дважды два'. Персонал эвакуирован. Собственной ЖИЗНИ нет. Интереса для посещения не представляет, опасность представляет. Автоматы- разведчики с планеты не возвращаются. Рекомендую соседнее небесное тело - Эалинлин. Небо красное. Гигантские поющие цветы, мелодичными звуками привлекающие птиц-опылителей. Симфонии лугов, баллады лужаек. Все композиторы летают вдохновляться…
Хозяевам виднее. Я не стал спорить.
– Даешь поющие цветы, - сказал я. - Закажи мне рейс.
Я был в приподнятом настроении; предстояло первое самостоятельное путешествие по шаровому. Граве, моя верная нянька, не мог сопровождать меня, готовился к докладу в межзвездной академии, кажется, обо мне; он даже хотел сплавить меня подальше. Гилика же сдавали в капитальный ремонт, я очень надеялся, что ему привинтят к хвосту блок деликатности. В результате я остался безнадзорным и свободным, как птица: лечу, куда хочу. На Ць, Цью, Цьялалли, Чачачу… на великолепную Эалинлин с поющими покрытосеменными.
Итак, Эалиелин.
О межзвездных перемещениях в шаровом я уже рассказывал. Ввинчивают, вывинчивают, вкручивают, выкручивают, швыряют обалдевшего на пол кабины. И когда, собравшись с силами, выползаешь за дверь, перед тобой другая планета, система, другие миры. Вот малиновое солнце Эа спектрального класса М, вот певучая Эалинлин, а чуть левее, почти по дороге, - Эароп.
Не завернуть ли туда все-таки? Ведь дома меня обязательно спросят, что это за Европа такая в дальнем космосе?
Решено. Сажусь в ракету-такси, даю автомату задание на расчет. Привычный разгон с перегрузкой, невесомая пауза, перегрузка опять. Рев. Толчок. Ватная тишина. И я на чужой, незнакомой планете.
