Дворецкий покачал головой.
— Вряд ли это пристойно, сэр, — сказал он.
— Понимаю. Дворецкий не должен в присутствии гостей прикасаться к чашке кофе, даже когда дом отрезан из-за заносов, даже на следующее утро после убийства. Ну, тогда подождем других. Кстати сказать, наверное, к завтраку выйдут еще только двое? Леди Камилла, без сомнения, останется в постели.
— Нет, сэр. Леди Камилла, как мне сказала горничная, решила встать.
— В самом деле? У этой молодой женщины есть мужество и сил больше, чем кажется на первый взгляд. А лорд Уорбек? Мне следовало спросить о нем раньше. Он сегодня на ногах или даже сходит?
— Его светлость завтракает в постели, сэр. Мне кажется, что он не собирается сегодня вставать.
— Вполне понятно. Но по крайней мере он завтракает. Это свидетельствует о восхитительном хладнокровии. Значит, он не совсем сражен новостью?
— Он… он еще ничего об этом не знает, сэр. Я не упоминал о… о том, что произошло прошлой ночью.
— Право, Бриггс, ваше самоустранение кажется мне более чем человечным. Но вы, пожалуй, просто ответите мне, что английскому дворецкому не полагается упоминать при хозяине о чем-либо, касающемся жизни и смерти.
— Совсем не в этом дело, сэр, — ответил Бриггс, и в голосе его послышалась необычная теплота. — Если кто-нибудь на свете имеет право говорить его светлости о таких вещах, то полагаю, что это я. Но дело в том, что, когда я собрался было сказать… когда я увидел, как его светлость лежит, истомленный и слабый, но по-своему довольный, увидел, как приветливо он улыбнулся, когда я вошел с подносом… Ну, просто у меня не хватило духа.
Если д-р Ботвинк и был растроган явным волнением дворецкого, он ничем не выказал этого.
— Вон оно что! — сказал он удивленно. — А при всем том, Бриггс, я не подумал бы, что вы трус. Выходит, что его светлость пожелал вам счастливого Рождества, как я только что намеревался пожелать вам, и вы ответили ему тем же?
Бриггс кивнул, не говоря ни слова.
— Это, наверное, был для вас трудный момент. Но все равно надо смотреть в лицо тому факту, что рано или поздно, а придется ему об этом сообщить. Он ведь, без сомнения, будет ждать, что сын зайдет к нему утром.
— Да, сэр, — сказал Бриггс хрипло. — Он действительно велел мне просить всех гостей после завтрака подняться к нему, чтобы пожелать им… — голос у него задрожал, — чтобы поздравить их с праздником, сэр.
Историк вздохнул:
— В таком случае похоже, что сообщить ему эту новость придется тем, кого в английском парламенте так нелогично именуют «Комитетом всей палаты»[8]. Что ж, чем больше народу, тем лучше.
Как бы в подтверждение его замечаниям тут же в комнату вошел сэр Джулиус. Под глазами у него были мешки и порез от бритья на подбородке.
— Доброго утра, сэр Джулиус, — вежливо сказал д-р Ботвинк.
— И вам тоже. И вам, Бриггс. Что у вас на завтрак?
— Яичница и копченая лососина, сэр Джулиус. Есть и овсянка, если вам угодно.
— Не переношу ее. Все в порядке, Бриггс, вы свободны. Я обойдусь сам.
— Слушаюсь, сэр Джулиус.
Если кто в Уорбек-холле и относился подозрительно к еде, то только не министр финансов. Он щедро наложил с буфета еды в свою тарелку, поставил ее на стол, сел спиной к окну и принялся есть. Д-р Ботвинк со вздохом облегчения последовал его примеру, усевшись напротив него.
Историк был хорошо знаком с обычаями англичан, и поэтому его не удивило, что его сотрапезник занялся завтраком, не показывая ни словом, ни жестом, что он не один. Однако понемногу молчание стало подавлять его все больше и больше. Д-р Ботвинк размышлял над тем, почему же этот завтрак кажется ему куда мрачнее других завтраков, съеденных в таком же молчании прежде. Может быть, причина была в отсутствии газет, которыми закрываются, как ширмой, от соседа? Или в жуткой тишине пустого мира за окном? Или на него подействовали происшествия минувшей ночи, сознание того, что за этой дверью, в нескольких ярдах от них, лежит труп? Каков бы ни был ответ, ему было бы любопытно узнать, действительно ли сэр Джулиус так поглощен едой, как это кажется, или же он сознает напряженность момента.
В конце концов Джулиус сам ответил ему на этот вопрос. В тот момент, когда д-ру Ботвинку начало казаться, что сэр Джулиус так и не произнесет ни слова, он, начав мазать маслом тост, вдруг остановился, сурово посмотрел на своего соседа, откашлялся и сказал тоном обвинения:
— Доктор Ботвинк, вы иностранец.
— Вынужден это признать, — ответил историк с полной серьезностью.
— Естественно, что вы не вполне знакомы с нашими обычаями, нашим обиходом, нашим образом жизни.
— Совершенно верно. И впрямь, хоть я и прожил в этой стране уже несколько лет и даже осмелился написать о ней одну или две книги, я до сих пор поражаюсь своей неосведомленности в тех трех областях, которые вы назвали. Я предполагаю, что это три совершенно разные вещи? — добавил он. — Знания у меня такие смутные, что сам я счел бы эти слова синонимами.
Джулиус нахмурился. Этот упрямый чужестранец чересчур умничал.
— Не в этом суть, — сказал он сурово. — Я хочу объяснить вам вот что: несчастное событие, свидетелями которого мы были минувшей ночью, ни в коей мере не типично для нашего английского образа жизни. Собственно говоря, его можно назвать всецело неанглийским. Мне особенно тягостно сознавать, что в такой момент здесь присутствовал иностранец. Ни за что на свете я не хотел бы, чтобы вы вообразили, будто это постыдное событие является чем-то обычным. Это случай из ряда вон выходящий.
— И в самом деле так! — пробормотал д-р Ботвинк. — Даже погода и та, как уверяет Бриггс, совершенно небывалая.
— Я говорю не о погоде, сэр, — буркнул сэр Джулиус.
— Прошу простить. Мое замечание было недопустимо легкомысленным. Позвольте мне сразу же сказать, что я вполне ценю ваше беспокойство на мой счет. Смею вас уверить, что я хорошо вас понимаю: то, чему я, к несчастью, был свидетелем прошлой ночью, никак нельзя считать нормальным для английской семьи, а в особенности, — он слегка поклонился, — в момент, когда страна осчастливлена таким прогрессивным правительством.
— Не понимаю, какое отношение к этому имеет правительство, членом которого я имею честь состоять, — проворчал Джулиус.
— Именно это я и имел в виду. В странах, находящихся в менее благоприятных условиях, дело такого рода могло бы носить политический привкус — даже иметь политические отклики. Но пожалуй, я зря заговорил об этом. Ваше собственное положение, сэр Джулиус, конечно, будет до известной степени затронуто смертью наследника вашего кузена.
Сэр Джулиус несколько покраснел.
— Я предпочитаю не касаться этой темы, — сказал он.
— Разумеется. Хотя, конечно, к несчастью, тема такого рода неизбежно рано или поздно вызовет пересуды. Я только хотел сказать, что с чисто эгоистической точки зрения — если я осмелюсь гипотетически приписать вам эгоизм — вы можете считать не совсем неудачным то, что в числе свидетелей этой трагедии находился неизвестный чужестранец.
К этому времени сэр Джулиус явно начал сожалеть, что он отважился за завтраком вступить в беседу с д-ром Ботвинком, — дай ему только заговорить, и его уже не остановишь. К тому же он говорил как по писаному, а не как живой человек. Положительно в такое время суток это невыносимо. Но не только стиль его речи вызывал негодование; сам предмет ее становился для сэра Джулиуса определенно неприятным.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — пробормотал он сухо, показывая своим тоном, что беседе должен быть положен конец. Но д-р Ботвинк явно не понял намека.
