Цареубийство в 1918 году

напротив, сама вытекает из теорий, в ту эпоху доминировавших в сознании мыслящей части общества.

По моему ощущению, истинные, глубинные причины первой мировой войны были те же, что через четверть века вызвали вторую мировую войну. Эти войны были как бы разделенными перерывом актами одной трагедии. Расовое безумие, как фильтрующийся вирус, незаметно поразило в конце XIX – начале XX вв. идеологию европейских народов.

Оно возникло впервые как реакция германцев начала XIX века на принесенные штыками Наполеона «западные идеи»: рационалистически ясную модель мира, представление о рожденном младенце как «tabula rasa», о взрослом человеке как о «мыслящей машине», на универсалистское, одинаковое для всех народов мировосприятие. Защищая перед лицом могучего вала военных победителей свою неповторимую индивидуальность, сумрачный германский гений ответил острому галльскому смыслу:

«Человеческое «Я» живет в органическом единстве с душой народа, которая предшествует отдельному человеку. Полноту жизни человек получает от нации, вне которой он – ничто.»

Германские философы, классики мудрости для цивилизованного мира, впервые сформулировали понятие «органической жизни народа». «Что листья без дерева? – спрашивал, возможно, величайший из тогдашних мыслителей, Георг-Фридрих Гегель, – Ничто. В органической жизни счет идет только на деревья.»

Но если силу и бытие индивид черпает в рамках нации, то отсюда вытекало: свобода и мораль личности коренится в ее биологической, расовой принадлежности к своей общине.

Германский романтизм сыграл огромную положительную роль в судьбах духа, помогая сохранить своеобразие и многообразие национально-культурных ликов в эпоху объединения мира. Но таилась в немецком феномене «почвы и крови» не распознанная сразу опасность.

Ибо в новой европейской философии не осталось места для личности как целокупного сосуда Божия, как мира, бесконечно ценного самого по себе, вне рамок любого коллектива. Согласно христианским идеалам, общепризнанным в Европе на протяжении полутора тысяч лет, именно свобода воли личности отделяла homo sapiens от высокоорганизованных, но неодушевленных коллективов вроде термитников или пчелиных роев.

Коллектив всегда сцепляют законы биологического отбора для выживания вида, а не для спасение чьей-то души. В том числе коллектив нации. И вид выживает за счет кого угодно – даже за счет своих. И уж тем более за счет чужих.

В Германии, родине «философии нации», такие идеи покорили большую часть мыслящей и государственной верхушки общества.

Например, политика Вильгельма II диктовалась всецело его личными расовыми убеждениями. Когда Россия воевала на Дальнем Востоке, он начертал на секретном докладе своего посла в Токио:

«Tua res igitur! Русские защищают интересы и преобладание белой расы против возрастающего влияния желтой. Поэтому наши симпатии должны быть на стороне России.» (Хотя расовые чувства подкреплялись у него тем, что «маньчжурская война передала дирижерскую палочку в Европе в немецкие руки» – С. Витте).

Но когда японцы заставили Россию отказаться от экспансии на восток, «верный старый друг» Николая – Вильгельм решил, что теперь у славянской расы вообще нет иного выхода, кроме как напасть на германскую расу. Тем более, что славяно-чешский кинжал опасно врезался в тело германо-австрийского массива.

Вождь германской расы просто обязан был выбрать момент своей наивысшей готовности к неизбежному бою, пока противник еще не достиг пика своих сил. (Перевооружение России предполагали завершить к 1917 году.)

Вильгельм выбрал войну в наборе возможных в его тогдашнем положении политико-дипломатических вариантов. Это ошибочное даже с империалистических позиций решение объяснимо тем, что расизм – философия, основанная на предубеждении, на предрассудке – ослепляет своих приверженцев, лишает их прагматического видения. Кайзер, например, не понимал, что если дело дойдет до войны, Великобритания обязательно выступит на стороне Антанты: об этом буквально вопили и насущные британские амбиции, и всегдашние, со времен Елизаветы I, традиции британской дипломатии на континенте. (В XIX веке можно припомнить антинаполеоновские коалиции, Крымскую войну, Берлинский конгресс.) Единственное объяснение слепоты кайзера: согласно его базовой философии, англосаксы должны как минимум не мешать своему виду, германской расе, выигрывать битву за жизнь.

Объективности ради напомним, что противоположная сторона была отравлена теми же расистскими ядами, хотя в меньшей концентрации. И ее, как Вильгельма, расизм ослеплял, лишал трезвого понимания ситуации, верной оценки могучих сил Центральных держав. (Сербы верили, что одолеют австрийцев!)

На Европу впервые в ее истории обрушилась война, вызванная торжеством пока еще стыдливого, пока еще скрытого расизма.

Глава 15 ЛОЖЬ КАК ОРУДИЕ ПОБЕДЫ

«– Что может правительство делать, когда идет война? Направлять события? Вы отлично знаете, что не может, – объяснял герою романа «Семья Тибо» приятель-дипломат. – Направлять общественное мнение? Да, это, пожалуй, единственное, что оно может. Наша главная забота – соответствующее преподнесение фактов.

– Организованная ложь?

– Правда хороша в редких случаях. Враг должен быть всегда неправ…

– Лгать?

– …Не только лгать, но хорошо лгать. По части спасительной лжи мы во Франции творили подлинные чудеса!»

Почему требовалось лгать? Всем ведь, не одним французам…

Идеологическая, расовая война обнажила фундаментальное противоречие христианства, основы европейской цивилизации, с формой мировоззрения, которую выработала Европа к XIX-XX векам, – с национализмом. В наше время, после краха Интернационала с его ГУЛАГом и политбюро, позабылось, что «Интернационалка»-то возникла неслучайно, не по чьей-то («русской») дурости или чьему-то («еврейскому») замыслу, но как неудержимо пробившийся духовный росток на почве, которую для него предварительно удобрили 20 миллионами трупов и полили кровью воинов 33 стран, – во имя Национальных Идеалов каждой