знала себя.
Глава 4
Un uomo mediterraneo[66]
Стоя на ступеньках Лоджия дель Орканья спиной к «Персею и Медузе» Бенвентуто Челлини, доктор Алессандро Постильоне изучает площадь с чувством собственника, как будто рабочие, оттирающие серые камни (заляпанные грязью, словно шкура какого-то толстокожего животного), – это работники его личного имения, как будто мальчик, выгуливающий немецкую овчарку, – его сын или даже он сам, и собака – это его собака, друг его детства по имени Овидий. «Сидеть! Стоять! Служить!» – кричит мальчик, словно собака плохо слышит. Пес прыгает вверх, кладет свои грязные лапы мальчику на плечи и лижет ему щеку.
Доктор Постильоне – один из тех итальянцев, которые в пятьдесят, с утратой растительности на голове, становятся еще более красивыми. И по этой причине, даже понимая, что жизненные силы уже идут на убыль (но лишь слегка!) и, несмотря на еженедельные визиты к парикмахеру на Виа Кавур, он не тратит деньги на тоник, гарантирующий восстановление полос, который рекламируют на последних страницах журналов «Доменика» и «Панорама».
Этакий непослушный ученик, никчемный художник, хороший собутыльник, подстрекатель молодежи, очаровательный плут (всегда опаздывающий на свидания), который должен быть прощен, даже если вместо обещанной луны с неба он приносит лишь ломтик пармезана, человек, терпимый как чужим, так и к собственным недостаткам. Он – человек старого образца: любитель красоты и природы, средиземноморец, вымирающий вид. В современном мире для него нет места. Тип человека, который никогда не существовал в Соединенных Штатах. Во Франции, где жить означает содержать бумаги в порядке, это исчезающий вид. В Испании? Испанцы слишком серьезные. В Греции? Да, пожалуй, а еще – в Египте. Но греки и арабы – искажение этого типа, большая карикатура. Италия – настоящий дом для uomo mediterraneo, но даже в Италии темп жизни стал слишком быстрым. Даже в Италии бизнес требует пунктуальности. Поезжайте в Милан – с тем же успехом вы можете поехать в Швейцарию. Субъекты вроде доктора Постильоне продолжают существовать как забавный пережиток былых времен, как крокодилы или памятники старины.
Но это если говорить о внутренней сущности человека. Внешне доктор – самый обычный гражданин, столь же уважаемый, как и чиновник в Questura, поставивший печать в вашем разрешении на посещение страны, или священник, благословивший вас, когда вы чихнули в капелле Бранкаччи. Не un medico,[67] нет, как любила говорить его жена, которая теперь живет в Риме, не тот доктор, который может тебе помочь, а доктор искусств, литературы и философии, достопочтенный слуга общества, глава реставрационных работ в области изящных искусств в провинции Тоскана.
В одиннадцать часов утра уже поздно ехать в Лимонайю, которая превратилась в гигантский центр по консервации картин, поврежденных во время наводнения, и еще слишком рано, как он думает, идти к Палаццо Даванцати, где находится временная штаб-квартира реставрационных работ. Холодное и серое утро не мешает доктору Постильоне наслаждаться последствиями непривычного для него физического напряжения последних трех недель. Мышцы, нетренированные годами, ежеминутно подергиваются, как будто преданная собака или кошка похлопывает его своим хвостом.
На совещании с американцами, англичанами и немцами в кабинете директора в Уффици докладывали о том, что происходило и что было сделано. Такая-то сумма денег поступила, такая-то израсходована. Что действительно необходимо, так это больше денег. Все были весьма оживлены. И вот профессор Стекли прокладывает себе путь сквозь толпу американцев, стоящих за дверью у входа в Уффици, отделяя, словно опытная овчарка, пасущая стадо, тех, кто приглашен на праздничный ужин в Татти, в честь Дня благодарения, от тех, кого не пригласили. Кивок головы здесь, рукопожатие там или же отведенный взгляд… Овцы и козлища. Доктор Постильоне родом из Абруцци и знает достаточно об овцах, чтобы высоко оценить способности Стекли, хотя сам он и отклонил приглашение.
Избранных ожидают машины. Те, кого обошли вниманием, собираются в небольшие группки, стоят с опущенными плечами, разговаривают и затем расходятся в разные стороны. Остается стоять только несколько человек, и среди них девушка, с которой он разговаривал за две недели до этого, в ту ночь, когда у машины спустилась шина, когда он возвращался со свидания. Он еще подумал тогда, что она француженка, но теперь оказывается, она американка.
Не понимает он этих американцев. Как можно было допустить, чтобы ее не взяли? О чем думали эти мужчины? Что у них было на уме? Что это – недостаток воображения? На самом деле интересное предположение. Взять хотя бы того умного парня, кто договорился с табачной фабрикой насчет сушки книг, у него, соответственно, должно было быть
Он видит, как она начинает двигаться по направлению к Арно и затем идет по собственным следам обратно к площади, где бегает овчарка, сорвавшаяся с поводка. Мальчишка сердито кричит, но собака притворяется, что не слышит его. Девушка останавливается посмотреть на них. А доктор Постильоне наблюдает за ней. Она делает несколько шагов вниз, затем назад вверх, напряженно внимательная, как будто ищет чего-то, что поможет ей принять какое-то решение. Мимо проходит священник, качая головой. Он тоже останавливается посмотреть, продолжая качать головой, даже стоя на месте.
– Vieni, vieni, vieni.[68] Иди ко мне.
Собака носится туда-сюда, волоча за собой поводок, поскальзывается в грязи. Она мчится в противоположную сторону от пло1цади и затем обратно, останавливается, чтобы поднять лапу у отделанного рустами фасада Палаццо дель Ингрессо и чтобы напугать женщину с коляской, обнюхав ее между ног и облизав лицо младенца. Мальчишка бежит за ней, но собака передвигается легко, покачивая телом как тигр, то и дело оборачиваясь, но тщательно избегая смотреть в глаза хозяину, который все кричит и кричит:
– Ко мне, ко мне, ко мне! Ко мне, Рой. Ко мне, Рой!
Вдруг девушка тоже кричит:
– Рой! Рой, Рой, Рой! Ко мне, Рой! Stai bravo![69]
Удивленная таким новым поворотом событий, собака останавливается и смотрит на нее, затем медленно опускается вниз – сначала задней частью туловища, а потом и передней – и ждёт. Тем временем мальчик подходит к ней, хватает за ошейник, начинает ругать, а после нагибается, обнимает ее за шею и покрывает длинную узкую морду поцелуями. Он поднимает грязный поводок и перед тем, как уйти, поворачивается к девушке и посылает ей воздушный поцелуй.
Доктор Постильоне стоит неподвижно, когда она проходит мимо него. Он видит, что она плачет, не навзрыд, но глаза у нее мокрые.
– Извините, – говорит он по-английски, но прежде, чем он успевает закончить фразу, она резко поворачивается всем телом и отпрыгивает в сторону, как будто он один из тех южан, которые занимаются эксгибиционизмом перед молодыми девушками прямо на улице.
– Оставьте меня в покое! – обрывает она на чистом итальянском языке. – Вы попусту тратите время. – Она отчетливо произносит каждое слово, как будто говорит с иностранцем. – Non mi scoceiare![70] – оставляя его стоять в полном смущении, не дав возможности даже попросить прощения. Но что он такого сделал?
Она бросает быстрый взгляд направо и налево, на скульптуру Джамболоньи, где римский воин, облаченный во что-то наподобие ремня, с полностью обнаженными ягодицами, похищает сабинянку. На ней ничего не надето.
У него вырывается непроизвольный вздох.
– Простите меня, – повторяет он, – за беспокойство. Но, может быть, вы не узнаете меня без зонта?
