— в зависимости от того, предпочитаете ли вы верить Плутарху или кому-то другому.
Затем к суду притянули Аспасию, обвинив и ее в нечестии да уж заодно и в проперсидской деятельности. На сей раз Олимпиец появился на публике, причем с униженными просьбами. Его противники смилостивились. Политика — это всего лишь политика, и в этот раз они поняли, что перегнули палку.
Затем, в 423 году до Р. Х., Перикл, этот вождь демократов, строитель Парфенона, покровитель Эсхила и Фидия, ученик Зенона и Анаксагора и друг Дамона, уверовав в то, что война со Спартой — дело весьма вероятное, намеренно предпринял шаги, сделавшие ее неизбежной.
Речь шла вовсе не о безопасности Афин.
Спартанцы решились воевать, говорит афинянин Фукидид, поскольку боялись увеличения мощи Афин и видели, что большая часть Греции уже им подчинилась.
Спарта и иные греческие города, будучи встревоженными амбициями Афин, при всякой возможности создавали оборонительные союзы.
Афины, будучи встревоженными этими оборонительными союзами, принялись создавать собственные оборонительные союзы, направленные против оборонительных союзов, создаваемых, чтобы оборониться от Афин.
Вся Греция обратилась в пороховой погреб оборонительных союзов.
Каждая сторона называла другую агрессором.
Обе были правы.
Дипломатия оказалась бессильной.
Дипломатия всегда оказывается бессильной.
Люди, лучше всех разбирающиеся в дипломатии, не разбираются решительно ни в чем, а специалисты по международным отношениям, как правило, приносят своей стране не больше пользы, чем специалисты по хиромантии и френологии.
В жизненном цикле любой нации наступают времена, когда, какое решение ни прими, всякое будет неверным, и что ни делай, все равно сделаешь глупость.
Перикл начал с того, что закрыл для мегарян порты афинской империи.
Затем он удвоил дань, сбираемую с Потидеи, основанного коринфянами и подвластного Афинам города в Малой Азии. Потидея с этим не согласилась, и он отправил туда для долгой, затянувшейся на два года осады внушительную армию, в которой и служили Сократ с молодым Алкивиадом.
Когда город пал, Перикл уже покинул сей мир.
Затем он влез в конфликт между Коринфом и островом Керкирой, расположенным далеко к северу от западных берегов Греции. Керкира попросила о помощи. Афины увидели шанс набрать несколько очков, теоретически соблюдая условия перемирия со Спартой. Перикл послал на Керкиру корабли для осуществления миссии мира и защиты тамошних афинских интересов: пока эти корабли не пришли на Керкиру, никакие афинские интересы там и не ночевали.
— Теперь вы сами видите, — жаловались коринфяне на совете, собранном в Спарте, — что Афины строят козни против вас и ваших союзников. На наш взгляд, вам еще никогда не приходилось задумываться о том, до какой степени афиняне во всем не схожи с вами.
И коринфский оратор подчеркнул контраст:
— Афиняне — сторонники новшеств, скоры на выдумку и умеют быстро осуществить свои планы. Вы же, напротив, ничего нового не выдумываете, а просто держитесь за старое.
Ответ афинской делегации никак не назовешь примирительным.
— Соображения справедливости никого еще не заставили упустить представившийся случай расширить свое могущество с помощью силы.
Слабый должен уступать сильнейшему, это всегда было правилом.
— Затяжная война, — предупредили афиняне, — обычно приносит обеим сторонам разного рода случайности, которыми управлять невозможно, и как сложится дело в конце концов — неясно.
Спартанцы склонялись к тому, чтобы противодействовать афинянам, однако их царь высказался за переговоры.
— Я советую пока не браться за оружие, а сначала отправить в Афины послов с жалобами. Если афиняне хоть в чем-нибудь уступят нашим послам — тем лучше.
Когда страна затевает войну, сказал он, закончить ее не так-то просто, и достичь почетного мира — дело тоже не легкое. Он боялся продолжительной войны, которая достанется в наследство их детям.
— И пусть вас не смущают упреки в медлительности и нерешительности. Эта черта, в сущности, есть только сознательная благоразумная политика.
Спарта объявила мобилизацию и направила в Афины посольство.
Перикл был непреклонен, он не верил в благотворность компромисса.
— Пусть вас не тревожит мысль, что вы начали войну из-за пустяков. Если вы уступите в одном пункте, то они тотчас же потребуют новых, еще больших уступок, полагая, что вы и на этот раз также уступите из страха.
Он счел нужным посоветовать афинянам то же, что и ранее:
— Вы должны поддержать общее решение, даже если нас постигнет неудача. Если они нападут на нашу землю по суше, то мы нападем на них на море. И мы не должны в порыве гнева вступать с ними в решающий бой, ибо они далеко превосходят нас силами. Если мы даже и победим на суше, то нам опять придется сражаться с ними. А потерпи мы неудачу, мы потеряем и наших союзников.
Афинам следует тянуть время на суше, позаботиться о флоте и не делать ничего, что могло бы поставить под угрозу сам город.
— Я опасаюсь гораздо больше наших собственных ошибок, чем вражеских замыслов. Нам следует иметь в виду, что война неизбежна.
Такова была речь Перикла.
В первый год войны Спарта, не встречая сопротивления, вторглась в Аттику и опустошила земли за городскими стенами, между тем как Афины послали к берегам Пелопоннеса боевые корабли, дабы они опустошили тамошние земли и разрушили укрепленные передовые посты.
Перикл собрал внутрь стен сельских жителей с их имуществом, а их овец и скот переправил на острова. Непривычные к городской жизни и не доверяющие горожанам, эти беженцы летней войны не выражали особого удовольствия ни по поводу места, в котором они очутились, ни по поводу жалких условий, в которых им приходилось существовать. Они находили место для жилья там, где могли, по преимуществу на городских улицах и между Длинными стенами. В остальном же жизнь в переполненном городе продолжалась своим чередом и торговля в гаванях шла по-прежнему бойко.
Теперь в городе не было, разумеется, сколько-нибудь значительной партии мира. Зато имелись две партии войны: партия Перикла, предпочитавшая ограниченную войну, и партия его противников, желавшая войны тотальной.
Спарта оставалась несокрушимой на суше, Афины — неодолимыми на море, так что свара могла продолжаться до тех пор, пока та и другое не встретятся.
Однако Перикл верил, что война будет недолгой: Спарте хватит одного только года, чтобы понять, что победа недостижима, и согласиться на мир без уступок, которых она прежде требовала.
Стратегия Перикла была безупречна.
Эта стратегия провалилась.
Осенью того же года, после окончания первого «сезона» войны, пелопоннесцы ушли домой, на запад, их беотийские союзники вернулись в свои города на севере, Еврипид поставил свою «Медею», а Перикл произнес изысканную погребальную речь, написанную для него Фукидидом примерно через тридцать лет после того, как он ее произнес.
Останки павших погребли в государственной гробнице, располагавшейся в красивейшем предместье города. Когда наступил его черед говорить, Перикл вышел на высоко поднятый помост для того, чтобы слова его были слышны как можно дальше в толпе.
Его речь была данью величию Афин. Сказанное им о погибших говорилось и раньше на подобных же церемониях. Сказанное о городе невозможно было сказать ни о каком другом.
Афины — школа всей Эллады, сказал Перикл, пример для всей Греции, город, государственное устройство которого не подражает чужеземным установлениям, но являет пример для других.
