— Надо полагать, что да, сэр.
— Дьявольски занятно! — весело изумился полковник. Однако сразу приувял и нервно провел рукой по своим седовато-черным, коротко подстриженным кудрям. — И вы считаете, что это было бы правильно — допускать на молебны нижних чинов? — с беспокойством спросил он.
— По-моему, это было бы справедливо, сэр.
— А по-моему, лучше б их держать подальше, — откровенно сказал полковник и принялся необычайно громко хрустеть суставами пальцев, бодро, стремительно вышагивая по узким коридорам вокруг стола, обставленного со всех сторон корзинами. — Поймите меня правильно, капеллан! Я вовсе не считаю нижних чинов грубыми, грязными и неполноценными существами. Просто у нас в инструктажной мало места. Хотя, по правде-то говоря, оно вроде бы и ни к чему, чтоб наши офицеры панибратствовали с нижними чинами. Они и так слишком тесно соприкасаются во время бомбардировочных полетов. У меня у самого есть близкие друзья из нижних чинов — так ведь степень-то близости устанавливаю все-таки я. Скажите честно, капеллан, разве вы захотели бы, чтоб ваша сестра вышла замуж за какого-нибудь унтер-офицера?
— Моя сестра сама унтер-офицер, сэр, — сказал капеллан.
Полковник опять застыл на месте и вперился в капеллана подозрительным взглядом, прикидывая, не издевается ли тот над ним.
— Это о чем же вы толкуете, капеллан? Или, может, у вас такие шуточки?
— Нет-нет, что вы, сэр! — неловко заторопился капеллан. — Просто она служит старшим сержантом в морской пехоте.
Капеллан всегда был неприятен полковнику, а сейчас вдруг показался двуличным и зловещим. Полковника томило острое предчувствие опасности, и он старался понять, не замышляет ли капеллан какой-нибудь ловкой интриги против него, тая под невыразительной, молчаливой личиной хитроумное, предприимчивое и коварное честолюбие. Что-то в нем было странное, и, внимательно посмотрев на него, полковник с облегчением догадался, в чем дело. Тот стоял навытяжку, потому что он забыл сказать ему «вольно». Постой, постой «смирно», мстительно решил полковник, чтобы яснее подчеркнуть, кто хозяин положения, и не подорвать престиж, признав свою оплошность.
Он уныло уставился в окно, с горечью размышляя о своей судьбе. От нижних чинов всегда одни неприятности, думал он. Внизу, рядом со зданием штаба, виднелся тир для стрельбы по тарелочкам, который он приказал оборудовать, чтобы там совершенствовались в меткости только штабные офицеры, а генерал Дридл, устроив ему грубый разнос при майоре Дэнби и подполковнике Корне, распорядился допустить туда весь личный состав полка, даже нижние чины. Это был жуткий вечер, а тир так и торчит с тех пор у него в горле, как острая кость, горестно думалось полковнику. Генерал Дридл постоянно об этом помнил, ужасался он, прекрасно понимая, что тот давно и думать об этом забыл, а значит, совершилась вопиющая несправедливость, поскольку растреклятый тир должен был принести ему лакомые дары судьбы, хотя застрял вместо этого у него в горле, как острая кость. Полковник Кошкарт не мог сам решить, на благо себе оборудовал он тир или во вред, и очень жалел, что рядом нет подполковника Корна, который снова растолковал бы ему истинное положение дел, утихомирив на какое-то время его вечную тревогу.
Жизнь была очень сложной, очень трудной. Полковник вынул изо рта мундштук, опустил его стоймя в нагрудный карман рубахи и принялся удрученно грызть ногти на пальцах обеих рук. Все старались ему навредить, и он тоскливо думал, что только подполковник Корн мог бы вразумить его, объяснив ему в эту тяжкую минуту, как поступить с молебнами. Он почти не доверял капеллану, который был всего-навсего капитаном.
— Стало быть, вы считаете, что, если мы не допустим на молебен нижних чинов, это может сказаться на результатах? — спросил он.
Капеллан, чувствуя, что не понимает, о чем говорит полковник, растерянно замялся.
— Да, сэр, — немного помолчав, ответил он. — Боюсь, что такой поступок может неблагоприятно отразиться на нашей молитве о кучном бомбометании.
— Что-что? — неистово хлопая глазами, вскричал полковник. — Об этом я даже не подумал. Вы считаете, что бог способен рассеять, мне в наказание, наши бомбы?
— Да, сэр, — ответил капеллан. — Боюсь, что да.
— Так пропади они тогда пропадом, ваши молитвы! — в припадке гневной независимости воскликнул полковник. — На кой, спрашивается, черт устраивать молебны, от которых может быть хуже? — Презрительно хмыкнув, он снова сел за стол, сунул в рот пустой мундштук и задумчиво умолк. — А ведь, если здраво-то рассудить, — пробормотал он через несколько секунд себе под нос, — мыслишка с молитвами получается вшивая. В «Сатэрдэй ивнинг пост» на них и внимания могут не обратить.
Полковник Кошкарт с досадой отказался от своего плана, потому что разработал его самостоятельно и надеялся ярко продемонстрировать, когда тот будет успешно завершен, что вовсе не нуждается в подполковнике Корне. А отказавшись, почувствовал приятное облегчение, потому что боялся браться за него, не обсудив предварительно с подполковником Корном. Ему стало очень хорошо. Он значительно возвысился в собственных глазах, потому что, отвергнув сомнительный план, принял необычайно мудрое, на свой взгляд, решение, а главное, принял его без подсказки подполковника Корна.
— Это все, сэр? — спросил капеллан.
— Все, — ответил полковник Кошкарт. — Если вы не можете предложить что-нибудь другое.
— Да нет, сэр. Только…
— Вы хотите что-то сказать, капеллан? — словно бы оскорбленный подобной вероятностью, высокомерно осведомился полковник Кошкарт.
— Сэр, я должен довести до вашего сведения, что некоторые люди в полку очень удручены повышением нормы боевых вылетов до шестидесяти, — сказал капеллан. — Они просили меня поговорить с вами об этом.
Полковник молча смотрел на капеллана. Тот залился краской до корней своих рыжеватых волос. Не прерывая молчания, полковник довольно долго пытал его пристальным, холодным, ничего не выражающим взглядом.
— Скажите им, что идет война, — безучастно выговорил он наконец.
— Благодарю вас, сэр, я так и сделаю, — переполненный благодарностью за отмену пытки молчанием, пролепетал капеллан. — Но они-то хотели узнать, почему вы не затребуете новые экипажи из частей пополнения, которые стоят в Африке, — ведь тогда вам удалось бы без проволочек отправить их домой.
— Это административный вопрос, — отозвался полковник, — и не им его решать. — Он лениво указал рукой на корзины у стены. — Отведайте помидорчик, капеллан. Угощайтесь, угощайтесь, платить не нужно.
— Благодарю вас, сэр. Сэр…
— О, не стоит благодарности, капеллан. А вам, стало быть, нравится жить в лесу? Надеюсь, у вас там полный порядок?
— Благодарю вас, сэр. Сэр…
— Не стоит благодарности, капеллан. Известите нас, если вам что-нибудь понадобится.
— Благодарю вас, сэр. Сэр…
— Спасибо, что заглянули, капеллан. А сейчас меня ждет кой-какая важная работа. Не сочтите за труд сообщить мне, если вам придет в голову, как нам попасть на страницы «Сатэрдэй ивнинг пост».
— Безусловно, сэр. — Капеллан сделал над собой нечеловеческое усилие и, словно бросаясь в омут, бесстрашно сказал: — Меня особенно беспокоит один из наших бомбардиров, сэр. Йоссариан.
— Кто? — тревожно переспросил полковник, и в глазах у него промелькнуло смутное воспоминание.
— Йоссариан, сэр.
— Йоссариан?
— Да, сэр, Йоссариан. Ему очень худо. Боюсь, как бы он не совершил от отчаяния что-нибудь воистину непоправимое.
— Ему действительно очень худо, капеллан?
— Да, сэр, боюсь, что очень.
Полковник задумался, и в комнате опять воцарилась тяжкая тишина.
